Шрифт:
Спустя еще несколько лет, когда молодой Кристо отправился в Мадрид, чтобы получить подобающее его положению образование, жизнь капитана растворилась в исторической справке: зарублен собственными погонщиками во время восстания 1889 года; через несколько недель от ран и инфекций скончались его жена и дочь. Все трое были похоронены в ближайшем соборе Святого Себастьяна (новую церковь кораллового камня строили и на их пожертвования). Добраться из Европы на их похороны Кристо не успел. С их кончиной он стал обладателем земли и положения. В его новой одинокой жизни его сопровождала лишь темная семейная тайна, в хорошем обществе известная, впрочем, всем.
Из готовящейся биографии «Криспин Сальвадор: восемь жизней» (Мигель Сихуко)Лицо Доминатора исказилось свирепой гримасой. С заостренными зубами он похож на волка. «Шухер! Оглянись!» — говорит Антонио, указывая пальцем. Доминатор только смеется: «Меня на эту удочку не поймаешь». — «Наживка другая», — отвечает Антонио и прыгает в воду. Вынырнув, Антонио видит, как за Доминатором гонятся восемь полицейских. Однако его заклятый враг на удивление проворен для такого верзилы. «Доберусь до него в следующей главе», — пробурчал Антонио, перед тем как нырнуть, чтобы копы его не засекли.
Криспин Сальвадор. «Манильский нуар» (с. 58)Мне не хватает Мэдисон, наверное, прежде всего из-за наших общих пристрастий.
С почти религиозным жаром мы делили меж собой свежий номер ежедневной газеты. Спорили о политике. Всегда покупали какую-нибудь мелочь — хот-дог из «Грейс-папайи» или чашку горячего кофе — для упырей, что попрошайничают в холодных проулках. Мы даже объявили бойкот Китаю. Одними из первых среди наших знакомых. После долгих споров мы пришли к соглашению не заходить в магазины «Все за 99 центов»; за мораль, сказала Мэдисон, придется платить. Олимпиаду в Пекине мы тоже смотреть не собирались — и хотя до нее оставалось еще несколько лет, Мэдисон уже наметила это не-событие. Вето было наложено даже на церемонии открытия и закрытия, отчего у меня глаза полезли на лоб; разве не достаточно спонсорам тех убытков, которые мы нанесем, выключая телевизор во время рекламных пауз? А как же достойные атлеты? Я, со своей стороны, выражал крайнее недовольство некоторыми из наших друзей и коллег, которые вели в Китае свой бизнес. Притихшая Мэдисон дала мне выговориться и лишь однажды взорвалась в гостевой ванной, заподозрив, что я намекаю на ее бывшего парня, богатого американо-китайского девелопера, который переехал в Шанхай. Вместе мы ныли, что Си-эн-эн с некоторых пор называет Китай коммунистическим только в негативных сюжетах о том, как американцы потеряли работу или были нарушены правила потребительской безопасности. На вечеринках я слышал, как Мэдисон вопрошает: «А как же Тяньаньмэнь [73] ? А фалуньгун [74] ? А цензура? А исчезающие виды животных, которых убивают ради шарлатанских снадобий?» Я же в другом конце комнаты подпевал: «Действительно, пора уже освободить Тибет. МОК должен применить все рычаги влияния, пока они еще есть. Панчен-лама — это трагический персонаж. Кроме того, они поддерживают бирманскую хунту — это вообще отдельная история».
73
* Тяньаньмэнь— площадь в Пекине, на которой 4 июня 1989 г. властями были жестоко подавлены студенческие выступления.
74
* Фалуньгун —духовная практика и система самосовершенствования, созданная Ли Хунчжи в начале 1990-х гг. в Китае как разновидность цигуна и получившая широкое распространение. В 1999 г. была официально запрещена, и приверженцы фалуньгуна подверглись гонениям, а Ли Хунчжи обосновался в США.
Китай. Одна из множества тем, вызывавших наше обоюдное негодование. В этот список входили также водители джипов, необузданный капитализм, люди в мехах, люди, плюющие на улице, и бедственное положение палестинцев. Подобные навязчивые идеи сближали нас, спиралью перекручивая наше бестолковое, но такое благородное негодование.
В аэропорту две дамочки стоят в очереди, чтобы сдать в багаж свои сумки для гольфа.
— Боже мой, говорят, он такой красавчик, — щебечет низенькая женщина с пышной прической.
— Не могу поверить! — отвечает высокая в поддельном «Гуччи» с головы до ног.
— Да-да, прямо как кинозвезда. Похож на молодого Фернандо Эстрегана, только грудь пошире. Ну почему у меня нет охранников, таких как он?
— Говорят, он как современный Лимахон. Но больше даже Робин Гуд! Говорят, он работал на стройке в Саудовской Аравии, а когда вернулся, потерял все сбережения в одной из этих пирамид. Я слышала, что это он организовал все эти взрывы. Но я не верю. Он просто хочет отомстить этим Чжанко.
— Я знаю! Представляешь, каково ему без любимой? Он от любви совсем спятил!
Дамочка в «Гуччи» с благоговением достает местный гламурный журнал о знаменитостях и показывает подруге. На обложке — размытый портрет смуглого красавца в синей форме охранника. Он не из тех, кто ходит в плохо подогнанном обмундировании. Во всем его облике чувствуется достоинство, даже, пожалуй, благородство. В погонах и свисающем с плеча дробовике. В начищенном до гордого блеска жетоне. В непослушной копне черных волос, которые не смогла подмять под себя дурацкая кепка, обязательная для всех охранников. Выглядит он внушительно. Глаза смотрят так, будто всю жизнь он ждал шанса, который ему так и не представился.
— О боже! — произносит дамочка в «Гуччи». — Ням!
— А имя-то какое благородное! Вигберто Лакандула!
В самолете на Баколод наш любопытный протагонист закрывает глаза, повинуясь неотступному джетлагу и убаюкивающему гулу двигателей. Во сне он печатает текст. А может, это кто-то другой печатает. Видны только руки. Буквы складываются в слова. «Ты должен сделать выбор. Выбор непростой. Тебе придется выбирать, на чьей ты стороне. Сохранить нейтралитет не получится. А если получится, значит ты дезертир. Человек — это тебе не остров, не перешеек, не атолл, полуостров или континент [75] . На Западе все твое, на Востоке — все принадлежит им. Что бы они ни говорили, твоя история — только твоя, и ничья больше. Ты отвечаешь за нее, как отец за сына. К черту клеветников, к черту твое вечно недовольное семейство. Им не отнять твою историю только потому, что они в ней упомянуты. Руки прочь! Они уже наложили руки на свои жизни. Поздно! Началось. Ты при своих, они — при своих. Ничего не поделаешь, Поццо [76] . Ты не можешь ждать, пока они умрут. Потому что к мертвым нужно относиться с уважением. Правда, какое знамение заставит тебя решиться? Богатство и слава? Фейерверк? Страшное наводнение? Восстание? Огненная река? Еще одна смерть? Тебе придется сделать выбор. Независимость или долг. Любовь или свобода. Бедняжка из богатой семьи. Отец всегда в ответе за сына, но не сын за отца».
75
*Аллюзия на крылатую фразу английского поэта-метафизика Джона Донна: «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть материка, часть суши; и если Волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европа, и также, если смоет край Мыса или разрушит Замок твой или Друга твоего; смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе».
76
*Аллюзия на пьесу абсурдиста Сэмюэла Беккета «В ожидании Годо» (1952).
Кристо не был единственным сыном своего отца. Капитан был добрым католиком, но в начале 1860-х прижил-таки ребенка на стороне. Несмотря на отсутствие документального подтверждения, в семейных преданиях это бесстыдство упоминается как неоспоримый факт. Внебрачный ребенок — единокровный брат Кристо — вырос и стал монахом-августинцем. Брат Августино Сальвадор, в свою очередь, как говорят, обрюхатил в исповедальне четырнадцатилетнюю Ситу Рейес, дочь Хоселито, бродячего точильщика ножей из Баколода, знаменитого своим прекрасным баритоном; перекатывая точильный камень с улицы на улицу, он выдавал мелодичные рулады. Хоселито отказался от дочери, и Сита родила в богадельне. Когда монахини отняли у нее ребенка, чтобы воспитать его во Христе, в приюте Святого Лазаря в Илоило, Сита безвозвратно утратила рассудок. Как проклятая блуждала она по улицам Баколода в поисках своего ребеночка, готовая прибрать себе всякого оставшегося без присмотра младенца. Сын Ситы вырос под опекой монахинь и стал Респето Рейесом, влиятельным политиком, который на протяжении всей карьеры законного капитанского внука Нарцисо Лупаса Сальвадора II, по кличке Младший, противостоял ему по всем ключевым вопросам. Миф этот активно поддерживал сам Рейес, которому удалось создать вокруг собственной персоны культ настоящего висайского патриота: сам из народа, противник гегемонии испанских потомков, недосягаем для американцев. Однако в семье Сальвадор разговоров о нем всегда избегали, а любые упоминания встречались кривыми снисходительными ухмылками. Младший же реагировал на подобные инсинуации более резко, всякий раз утверждая: «Ублюдок не может быть порождением Сальвадоров».