Шрифт:
— Только Криспин и, пожалуй, Авельянеда верили, что писатель способен преобразить эту страну.
Фурио:
— А потом бабу не поделили. Обычная история.
Рита (бросив на Фурио возмущенный взгляд):
— Не хотелось бы все упрощать, но, откровенно говоря, эти двое были последними бойцами на покинутых позициях. Саму передергивает от этих слов, но писать рассказы, сидя дома… — она поднимает бровь, — это роскошь! А писать по-английски… — покачивает головой, — это верх высокомерного роскошества! Но сидеть в своем пентхаусе в Гринвич-Виллидж, проматывая наследство Сальвадоров, и писать по-английски о Филиппинах иностранцам на потеху… — она закатывает глаза, — такую гнусность не смогут адекватно обозвать даже присутствующие здесь молодые писатели.
Фурио:
— Это верх паскудства.
Я:
— Но у Криспина не было наследства, и он жил не в…
Фурио:
— Пожалуй, даже гнусного паскудства.
Поэтесса заканчивает свое выступление, все аплодируют. Я тоже хлопаю — хорошо, что стихи кончились. Она сходит с помоста, и вместо нее водружается толстый мужчина в такой же блузе. Он хлопает себя ладонями по груди и в том же возвышенно-тягучем стиле читает белый стих о сварщике в Абу-Даби, который продал душу йеменскому предсказателю в обмен на певческий талант. Придя в барак, сварщик поет своим товарищам по работе песни о родине, по которой все они тоскуют. И слова этих песен так ранят их сердца, что они перерезают ему горло. И поэт склоняет голову, как будто ему перерезали горло. Стоящая сбоку троица в таких же блузах с надписью «Фем-Азия» хлопает с особым энтузиазмом. Где-то в конце зала мобильный оповещает о поступившем SMS. Поэт поднимает глаза к потолку и, прищелкивая пальцами, начинает читать следующий стих о праздношатающихся влюбленных.
Поэт:
— Там, в торговом центре «Лупас-Ленд»…
Рита (лишь слегка приглушив голос):
— Дорогой мой, неужели вы думаете, что писатель, обличающий коррупцию, способен ее искоренить?
Поэт:
— …у мужского туалета…
Фурио:
— От книги про секс не забеременеешь. Видишь ли, паре, дело тут не в этих несчастных «Мостах». Это могло быть сколь угодно яркое разоблачение, да только всем уже давно известно, что мы живем в феодальном государстве.
Поэт:
— …у витрины с твоими туфлями…
Рита:
— Я искренне считаю, что Криспину это было нужно, чтобы оправдать свою эмиграцию, чтобы убежать от здешних реалий.
Поэт:
— …у веселой пчелки…
Фурио:
— Все дело в — кавычки — ли-те-ра-ту-ре — конец цитаты. Она ни на что не способна. Мы должны перековать свои перья на орала, а орала на мечи.
Поэт:
— …у сочных фруктов…
Рита:
— Прием! Специально для Фурио последние известия с планеты Земля: сегодняшние революции вершатся в интернете. Семидесятые закончились, товарищ. Преподобный Мартин воскресил Господа. Красные книжечки мы повыбрасывали много лет назад, чтоб дети случайно не прочли.
Поэт:
— …у ледяного круга для катанья…
Рита (продолжая):
— Теперь мы платим за ипотеку, частную школу и уроки балета. Диктатура Эстрегана долго не продержится. Память о Маркосе заморожена и при первом же отключении электричества окончательно растает. Может, в виде медузы…
Поэт:
— …где каждого парнягу гнет…
Фурио:
— Ну не знаю! Фердинанд Маркос-младший и прочее маркосовское отродье сегодня на самом верху. О чем ты говоришь, если Имельда [124] была членом конгресса. Мы слишком быстро позабы…
124
* Имельда —то есть Имельда Маркос Ромуальдес (р. 1929), супруга филиппинского диктатора Фердинанда Маркоса.
Поэт:
— …в кабинке, как в гробу…
Рита:
— Что мы забыли? В сегодняшней «Газетт» Бансаморо говорит, что экономический бум не за горами.
Поэт:
— …мужского одиночества…
Фурио:
— Бансаморо хочет установить свою династию. Бум искусственный и держится на переводах от гастарбайтеров. Третий мир жирует на доллары первого.
Поэт:
— …как бабочка в стеклянном коконе…
Я:
— Я не был здесь несколько лет, но заработки иностранных рабочих, похоже, действительно стимулируют инвестиции.
Поэт:
— …пивной бутылки…
Рита:
— У Вигберто Лакандулы не срослось.
Поэт:
— …на моей тарелке…
Фурио:
— Бедняга стал рабом на очередной пирамиде Хеопса.
Поэт:
— …мой рот — моя ложка. Мой член — трепетный нож.
Рита (повышая голос, чтобы заглушить поэта):
— Вот что, дорогой, я не престарелый бунтарь, как наш добрый Фурио. На самом деле, чтобы писать правду, чтобы проливать свет, нужно быть журналистом. С тех пор как Мутю Диматахимик зарезали возле редакции в восемьдесят первом, у нас так и не появилось бескомпромиссных правдолюбов…
Фурио:
— Это было в восемьдесят втором. Я до сих пор уверен, что это был заказ Маркоса. Старик Авельянеда так и не оправился после потрясения. Если б не ребенок, за которым надо было присматривать, он пошел бы по той же дорожке, что и этот пидор Криспин.
Рита:
— Раньше я думала, что Мутя погибла напрасно. Ведь журналистов до сих пор отстреливают. Но это естественно, когда в бесправной стране есть какая-то свобода прессы. Что касается Криспина… Ну кто поедет в Штаты убивать всеми забытого старика, пишущего книгу, которую никто не видел? Как только киллер доберется до Штатов, ему снесет голову распродажами от производителя, и только его и видели.