– Господин Шуман, нам с Вами нужно взяться за написание литургических музыкальных пьес. Право слово, надоело слышать эти тяжёлые аккорды Гийома Дюфаи и Джованни Палестрина [213] . Держу пари, у нас получилось бы лучше!

– Ах, господин Лист, оставьте Роберта в покое. Вы невыносимы! Ваша порочная страсть к пари переходит все границы. Инспекторы Курхалле [214] до сих пор судачат о вашей азартной игре в прошлую субботу. Ференц Лист и Фёдор Достоевский – главная тема сплетен, – жена Роберта Шумана Клара Вик [215] недовольно нахмурила брови и взяла мужа под руку.

– Вы просто ничего не понимаете в рулетке. Не правда ли, месье Сантис? – Ференц Лист бесцеремонно схватил за рукав проходящего мимо пожилого человека в чёрном потёртом сюртуке. – Кстати, вы оставили для меня ту бронзовую чашу времён Каракаллы [216] найденную вами в развалинах римских терм?

– Конечно, господин Лист. Чаша терпеливо ждёт Ваших крупных выигрышей.

Человек, которого остановил композитор, с тонкой иронией добавил:

– Скажу вам откровенно, юноша. Если бы не было таких, как Вы, казино Бадена давно бы разорилось. Хотя… русские не менее безрассудны, чем австрийские венгры. Грех легкомыслия нужно бы добавить в список смертных грехов. Вы должны согласиться со мной, месье Лист, тем более, что вы совсем недавно вступили в орден францисканцев [217] .

– Ваша осведомлённость о моей жизни меня пугает. Вот кто невыносим своим сарказмом, - Лист хлопнул по плечу владельца антикварной лавки, рассмеялся и продолжал, как ни в чём не бывало. – Уважаемый господин Сантис! Я не обижаюсь на правду, но, - музыкант понизил голос, - у меня есть система игры.

– Скажите об этом месье Достоевскому. Все системы подчинены теории хаоса и парадоксам азартных игр. Любая игра, основанная на случайных совпадениях, ведёт к проигрышу, а проигрыш, как ни странно, заставляет игрока удваивать ставки и снова терпеть поражение. В конце концов поражение заканчивается или долговой ямой, или пулей в лоб, – человек в потёртом сюртуке снял шляпу и поклонился собеседникам. – Жду вас всех в своём магазине диковинок и древностей. Антиквариат – вот лучшее вложение денег. Честь имею!

Человек не спеша пересёк площадь по направлению к небольшому мостику через широкий ручей и пропал в тени огромных платанов Лихтентальской аллеи.

– Вот кто мудр, как царь Соломон или Сократ. У него даже имя соответствующее, - задумчиво обронил Роберт Шуман.

– И к тому же он нищ, как Иисус или Диоген, - весело добавил Лист. – И это несмотря на то, что его лавка полна сокровищами погибших цивилизаций. Ах, эти антиквары! Последнюю рубашку отдадут за глиняный черепок от римского кувшина, в котором когда-то прокисло и выдохлось дешёвое вино для плебеев. Кстати, его лавка – самая лучшая на Лихтенталлерштрассе. У него бывает сам Бисмарк [218] . Месье Сантис - один из самых уважаемых знатоков античной керамики и эксперт в области древнеримской государственности, – музыкант порылся в карманах, вытащил клочок бумаги и хлопнул себя ладонью по лбу. – Кстати, о Риме. Совсем забыл, меня сегодня ждут в новых термах. Массаж и всё такое прочее. Увидимся в театре. – Лист торопливо простился, поднял трость, останавливая экипаж, и уехал.

Сократос Сантис, прогулявшись узкими улочками Бадена вдоль ручья Ооз, вышел к своей лавке древностей и толкнул дверь. Служитель – высокий краснощёкий парень - почтительно встал из-за старинного, инкрустированного перламутром и изувеченного глубокими царапинами бюро, молча поклонился. Сократос кивнул головой, поставил свою массивную дубовую трость в угол.

– На следующей неделе давай-ка займёмся этим бюро. Долгое пребывание и ужасные условия в подвалах замка маркграфов Бадена нанесли ему глубокие раны. Его уже видела Каролина Витгенштейн [219] и просила привести в порядок. Нам нельзя потерять такую клиентку, да и счета требуют оплаты.
– Владелец лавки перебрал гору бумаг на сундуке при входе.

Антиквар немного лукавил. Все счета лавки и лично Сократоса Сантиса оплачивались неизвестным меценатом через Bank of Scotland [220] . Причём, доставляемые курьером раз в три месяца кредитные письма банка не вызывали сомнений в платёжеспособности покровителя Сократоса и принимались кредиторами любителя древностей с доверием и уважением. Аккредитивы тут же обменивались местными немецкими банками на любую валюту по желанию обладателей ценных бумаг.

– Хозяин! Почта, требующая вашего внимания - вот здесь, - парень постучал по объёмистому плотному конверту коричневой бумаги. – Посыльный был час назад.

– Хорошо, Пауль. Можешь идти домой. День, слава Богу, кончился.

– Как скажете, хозяин. Вот только опущу ставни.

– Не надо, Пауль, я сам. А ты иди – дома, наверное, заждались.

Через минуту антиквар остался один. На заднем дворе он проверил тяжёлые массивные ворота, обитые стальными полосами, вышел на улицу и опустил железные жалюзи. Литая с кованными вставками уличная дверь закрылась с лёгким скрипом. Опустив два засова, антиквар захватил пакет с почтой и поднялся по узкой лестнице наверх. На втором этаже было ещё три комнаты. Он прошёл в дальнюю с единственным узким окном, больше похожим на бойницу. Эта помещение, больше похожее на келью, уже долгие годы служило ему кабинетом. Вскрыв толстый пакет, он выложил на стол кипу бумаг и стал разбирать их. Здесь были отчёты анонимных экспертов о работах Адольфа Байера, Бернара Клода, Иоганна Берцелиуса, Карла Эрнста, Луи Пастера, Теодора Шванна [221] . Бегло просмотрев все бумаги, Сократос вздохнул:

– Ничего! – он бросил в камин всю почту. Достал палочки Сориа [222] , усовершенствованные им самим с применением не белого, а красного фосфора, высек огонь и поднёс его к вороху бумаг. Маленький костёр вспыхнул в чреве камина и превратил отчёты в кучку пепла.

Заглянув ещё раз в пакет, он увидел сложенный вчетверо самодельный конверт. На сером листе плохой дешёвой бумаги он прочитал письмо, написанное каллиграфической латинской вязью от неизвестного ему итальянского антиквара.