Впрочем, мало того, что очень немногие люди, играющие роль Адама, предлагают столь мизерную сумму — еще меньше бобов принимают подобные вопиющие условия. До сих пор чаще всего реальные адамы предлагали 50 фунтов. Цель игры «ультиматум» — как и множества других в психологии — в том, чтобы, обнажив всю свойственную нам иррациональность, заставить крепко призадуматься над нею. Но теория Фрэнка с легкостью объясняет эту «иррациональность». Более того, она находит ее разумной. Дело в том, что справедливость волнует людей не меньше личной выгоды. Играя за Боба, никто не ожидает, что ему предложат столь смехотворную сумму. Потому и отказывается от нее, ибо иррациональное упрямство — наилучший способ донести до оппонента свои ожидания. То же касается и адамов: предлагая разделить деньги по справедливости — то есть пополам, — они демонстрируют собственную честность и благонадежность (вдруг в будущем появятся возможности, зависящие от доверия). Разве вы рискнете доброй репутацией среди друзей ради каких-то жалких 50 фунтов?

Но это рассуждения реципрокности, а не справедливости. Экономист Вернон Смит [41] слегка модифицировал игру «ультиматум», показав, что она практически ничего не говорит о врожденном чувстве справедливости, зато подтверждает доводы в пользу реципрокности как основного мотива. Допустим, в группе студентов право сыграть за Адама и Боба определяется результатами теста общих знаний: набравшие больше баллов играют за первого, а остальные — за второго. В таком случае предложения Адамов, как правило, менее щедрые. То же наблюдается в ситуациях, когда, согласно правилам, Боб обязан принять предложение (так называемая игра диктатора), когда эксперимент представлен не в виде ультиматума, поставленного Адамом Бобу, а как транзакция между покупателем и продавцом, в рамках которой Боб должен назвать цену, а также когда личность Адама остается неизвестной экспериментатору. В последнем случае 70 % адамов в игре в диктатора не предлагают вообще ничего. Как будто уверены, что, не прояви они просоциальное поведение, экспериментатор в случае, если личность игрока известна) потребует деньги назад (экспериментальные сессии прибыльны).

Если основным мотивом выступает врожденное чувство справедливости, во всех этих новых обстоятельствах субъекты должны проявлять одинаковую щедрость. Но этого не происходит. Налицо ярко выраженная склонность к приспособленчеству. Тогда почему они великодушны в оригинальной версии игры? Потому что, утверждает Смит, люди одержимы идеей реципрокности. Даже когда игра проводится лишь единожды, участники стремятся защитить свою репутацию человека, который не станет чересчур явно использовать обстоятельства в собственных корыстных интересах127.

Чтобы окончательно доказать свою правоту, Смит использует игру под названием «Многоножка». В ней Адам и Боб по очереди принимают решение — взять деньги или передать ход напарнику (спасовать). Чем дольше они пасуют, тем больше накапливается денег, но в итоге игра заканчивается, и деньги получает Адам. Выходит, Боб должен сам с собой договориться не пасовать на последнем ходу. Но Адам тоже понимает: если Боб решит не пасовать на последнем ходу, ему не следует пасовать на предпоследнем — и так далее, пока каждый не придет к заключению, что игру необходимо остановить при первой же возможности.

Но нет. Пасуя, люди регулярно позволяют выигрывать уйму денег другим. Дело в том, что они обмениваются — вознаграждают партнера за отсутствие эгоизма и надеются на ответную щедрость, когда придет их черед. Однако вот в чем загвоздка: систематического переключения ролей не наблюдается.

Модель обязательств, предложенная Робертом Фрэнком, в некоторых своих аспектах — идея весьма старомодная. По сути, он утверждает, что нравственность и другие эмоциональные привычки окупаются. Чем бескорыстнее и великодушнее вы себя ведете, тем больше выгод в обществе можете извлечь из сотрудничества. Хотя это и не рационально, но, отказавшись от оппортунизма, вы получаете от жизни больше. Подтекст как неоклассической экономики, так и неодарвинистского естественного отбора — рациональный эгоизм правит миром и определяет поведение людей — неадекватен и опасен. Фрэнк пишет:

«Пряник [Адама] Смита и кнут Дарвина привели к тому, что во многих промышленно развитых странах тема развития характера сегодня практически полностью забыта»128.

Учите своих детей вести себя хорошо не потому, что такое поведение дорогого стоит и говорит о превосходстве, но потому, что в конечном счете оно окупается.

Роберт Фрэнк — экономист, но его идеи перекликаются с трудами двух психологов. Джером Каган — специалист по детской психологии, чьи исследования наследственности, развития и формирования личности привели его к акцентированию на эмоциях, а не на разуме, как на основном источнике мотивации людей. Желание избежать чувства вины, утверждает Каган, свойственно всем людям во всех культурах. События, вызывающие его, могут варьировать: чувствовать себя виноватым за непунктуальность, например — очень по-западному. Однако сама реакция везде одинакова. Нравственность предполагает врожденную способность испытывать чувство вины и сопереживать — двухлетним малышам подобного явно недостает. Как и большинство врожденных способностей (к языку, например, или к юмору), моральность можно развить или подавить соответствующим воспитанием. То есть утверждение, будто эмоции, питающие нравственность, присущи нам от рождения, вовсе не означает, что они неизменны.

Теория развития моральности у детей, выдвинутая Каганом, схожа с моделью обязательств Фрэнка: обе акцентируются на иррациональных эмоциях.

«Создание убедительной основы для нравственного поведения представляет собой проблему, в решении которой потерпели неудачу большинство сторонников философии нравственности. Полагаю, так и будет продолжаться, пока они наконец не поймут то, что китайские философы знают давным-давно: чувство, а не логика поддерживает суперэго»129.

Кстати, верветки, как и двухлетние дети, похоже, абсолютно лишены способности к эмпатии. Если одна обезьяна дает сигнал тревоги, то он может продолжиться потому, что, узнав об опасности, начинает кричать другая обезьяна. Но верветки никогда не исправляют ошибки своих малышей в подаче сигналов тревоги и не подают их сами при приближении бабуинов. Последние едят детенышей верветок, но не взрослых особей. Таким образом, сигнал тревоги направлен исключительно на себя. Как сказала Дороти Чени, изучив поведение верветок и бабуинов, «подающие сигнал особи не распознают психическое состояние слушающих, а потому неспособны к коммуникации с целью успокоить встревоженных или проинформировать не знающих об опасности»130. Верветки не умеют сопереживать. Это различие между людьми и другими животными столь очевидно, что распознать в нем нашу характерную особенность довольно непросто. Мы не нарушаем очередь, поскольку нам важно, что думают о нас даже совершенно посторонние люди. Других животных это не интересует.