— Интересная история, только прошу, устрой, чтобы она не вздумала приехать ко мне, пока что… Я не могу её принять…

— И ради Бога не принимай, потому что я не желаю скомпрометировать себя настолько, чтобы нельзя было выпутаться. Квартирка, в которую она прибежала, нанята на имя тёти Доры, она, как уехала в деревню, велела мне её сдавать, а я всё тянул, тянул для моих личных целей, так она и считается до сих пор за нею, и со всею обстановкою, значит, Мари не у меня, и я формально ни причём. Как ты думаешь, Вавилов даст ей средства?

— Конечно даст, il est si b^ete [11] .

В будуар постучали.

— Ah, mon Dieu! Qu'est-ce qu'il y a encore? [12] спроси, Nicolas!

— Вас спрашивает госпожа Пекарская, непременно просит принять.

— Какие глупости! Что ей надо? Что за госпожа? Я её не знаю.

— Сестра Ивана Сергеевича Вавилова.

Брат и сестра переглянулись.

— Сестра Вавилова?

— Ах, Nicolas, вот и начались беспокойства!

— Ольга, я надеюсь на твой ум, с женщиной ты можешь говорить без церемоний, всё так и скажи, je me sauve! [13] Деньги пришли на мой настоящий адрес!

Он расцеловал руки сестры и выбежал в противоположную дверь.

— Попросите подождать в зале госпожу Пекарскую! — крикнула Веретьева горничной и скрылась в спальне.

— Я пришла к вам как к другу нашей Маши.

Веретьева, напудренная, разрисованная, в изящном розовом шёлковом капоте, полулежала в кресле. «Маша! Как тривиально!» — мелькнуло в её голове.

— Мари? Ваша belle soeur? [14] Но мне кажется… — и она так зло засмеялась, что Анна Сергеевна поняла, что ей всё известно.

— Да, Маша, жена брата, сегодня утром бросила дом и ушла, куда? — не знаю! Но если вам известен её адрес, будьте другом ей, не мучьте ни меня, ни брата, скажите; ведь не через полицию же нам её искать?

— Quelle horreur [15] — полиция! Я не понимаю, зачем же вам искать её, если она решилась бросить дом, ну, дайте же пройти времени… может, она сама сообщит вам…

— Ждать? Да разве это возможно! Ведь брат любит её, ведь у неё ребёнок!

— Но ведь она не ребёнок, оставьте ей свободу! Что ваш брат хочет делать?

— Вернуть её немедленно.

— Но это скандал!

— Меньше, чем тот, что она бросила его… Она не должна ни одной ночи провести не под кровом мужа.

— Какое варварство! Какое насилие! Я думаю, ни она первая, ни она последняя бросила мужа, — все примиряются с этим.

— А мой брат не примирится.

— И не даст ей развода?

— Этого не знаю, но убеждена, что не даст жене ни гроша, если она не вернётся.

— Но это гадко!.. Это… непорядочно!..

— Об этом не будем судить! Но верьте мне, клянусь вам, брат не даст ни гроша и будет разыскивать жену всеми путями, не исключая полиции! Он попросит допросить вашего брата!

— Брата? Nicolas? Но это испортит его карьеру! Какое мещанство!.. Её адрес: Моховая, 66.

Веретьева с гневом вышла из комнаты.

Прошло три дня. Брат и сестра сидели в столовой друг против друга и молчали, ожидая ухода прислуги. Светло-серые сумерки весенних дней, грустные, холодные, глядели в окна. Со стола был принят почти нетронутый обед, большой серебряный кофейник, забытый Анной Сергеевной, медленно выпускал из носика ароматный пар; замиравшее пламя спиртовой лампочки вдруг вспыхивало высоким сине-красным языком, и в висевшем над ним венском чайнике вода кипела, приподнимая с лёгким постукиванием выпуклую крышку.

Даша спросила: «Не спустить ли шторы? не подать ли огня?» — и, не получив никакого ответа, ушла, чуть-чуть пожав плечами в дверях.

— Даже не берёт денег?

— Не только не берёт, а я чуть на скандал не нарвалась. «Если, — говорит, — ещё хоть раз в кухню сунетесь, дворника крикну, пусть в участок с вами сходит, там всякие сведения дадут про барыню, а я здесь не для рапортов состою!» И всё это нахально, и дворник, и швейцар, очевидно, все закуплены, и им даны хорошие инструкции. Я пробовала ждать её на улице, но ни разу не видела, чтобы она выходила с подъезда.

— Ни разу не видела её выходящей из подъезда?

— Ни разу.

Иван Сергеевич встал и как всегда, повинуясь душевной тревоге, начал ходить по комнате.

— На мои письма, по почте и с посыльным, тоже нет никакого ответа, но я добьюсь свидания с ней, я не могу оставить так дело, мне она нужна здесь, передо мной, чтобы я слышал как она собственным языком, стоя вот в этом, своём доме, перед лицом своего ребёнка, откажется навсегда от нас, порвёт всякую связь! Ты понимаешь, Анна, может, это начало сумасшествия, но это моя id'ee fixe [16] , я должен глядеть в её глаза, слышать её голос, иначе я не поверю ничему, никому и не успокоюсь и не приду ни к какому решению. Больше не хлопочи, не делай никаких попыток, — я сам увижусь с нею. Что я послал вперёд тебя — это была трусость; при одной мысли, что я могу встретить её об руку с ним — у меня всё клокотало в груди, в глазах точно огни мелькали, я не отвечал ни за свои слова, ни за поступки, а ведь каждый скандал обрушился бы всею тяжестью на неё… Теперь я уже окреп, овладел собою, и могу ручаться за себя!..