— Насколько, по-твоему, высоко поднимется обменный курс, Глория?

— Я бы сказала, что Ламонту нужно быть готовым поднять его на пятнадцать процентов, — прикинула она.

— Пятнадцать процентов! Это же на пять процентов поднимет цены! Он не пойдет на такое!

— А куда ему деваться? Если он поднимет курс на двенадцать-тринадцать процентов, это будет всего лишь отсрочка. Здесь речь идет о доверии к нему. Ламонт говорил, что возможность изменений на валютном рынке равна нулю. Следовательно, там попытаются договориться, чтобы вытащить себя из трудностей. Торговцы рассчитывают на то, что ты только что сказал, Мальк. Они ставят на то, что Ламонт не посмеет поднять обменный курс. А я говорю — да, он посмеет. Ему придется посметь, и я буду за него, — самодовольно закончила Глория.

Малькольм возобновил свое хождение. Ему хотелось верить Глории. Верить любому, кто громче всех настаивает на своем, было в характере Малькольма. Подчиненные прозвали его «губкой» за то, что он впитывал все, что плескалось в комнате сделок, и выпускал назад от малейшего намека на давление, от малейшего напора.

— Так что же, по-твоему, мы должны делать? — спросил он Глорию, совсем как малыш, спрашивающий совета матери.

— Все зависит от того, насколько ты решителен, дружок, — улыбнулась ему она. — У нас в «Стейнберге» было такое правило — никогда не задерживай позицию. Если ты считаешь, что она пойдет вниз — продай ее, если считаешь, что она пойдет вверх... — Глория сделала паузу, взглянув на каждого из троих собеседников, — ...купи еще.

Малькольм уставился на нее в изумлении, его глаза почти выскочили из орбит.

— Глория, сейчас ты играешь на повышение, имея позицию почти в миллиард фунтов. Неужели ты искренне считаешь, что мы должны выйти на рынок и купить еще?

Глория улыбнулась, но не взглянула на него. Она вновь изучала свой маникюр.

— Я же сказала, дружок, все зависит от того, насколько ты решителен.

Малькольм начал грызть свои ногти. Его взгляд нервно бегал, устремляясь на Глорию, потом на Марка, на Дика Роджерса, и вновь на Глорию.

— Я предпочел бы позвонить Делавиню. Мы должны сообщить ему о том, что происходит. Я должен получить разрешение купить еще стерлинга. Я позвоню в Сидней.

Глория встала и огладила сзади свою микроюбку.

— Не делай этого, дружок. Мы уже знаем, что он — слабак. Вопрос в том, каков ты.

Когда к пяти вечера торговля затихла, стерлинг опустился до самого низкого уровня, какой был возможен — 2,778 против немецкой марки. Это была его нижняя граница с октября 1990 года, когда Англия вступила в систему европейской «валютной змеи». Итальянская лира и испанская песета тоже разительно упали.

Малькольм из-за своей стеклянной перегородки наблюдал за торговцами, оставшимися в офисе. Глория выглядела вызывающе, Марк казался виноватым, на остальных отражался весь набор эмоций, кроме беспристрастности. Суматоха на валютном рынке оказывала странное влияние на душевное состояние торговцев — она действовала на них подобно алкоголю. Кого-то из торговцев она делала агрессивным, кого-то возбуждала, остальные замирали, как в шоке. Только на очень немногих она не оказывала заметного эффекта — годы торговли привили им иммунитет. Малькольм полез в нижний ящик стола, раздвинул бумаги и вытащил полупустую бутылку шотландского виски. Он щедро плеснул виски в чашку с кофе, сделал пару больших глотков прямо из бутылки и угрюмо уставился на экран. Слабый зеленый свет отражался на лице Малькольма, усиливая его бледность.

Мистер Рей Сейтц, посол Соединенных Штатов при дворе Сент-Джеймса, устроил вечерний прием в Регентском Парке. Среди высоких гостей и сопровождающих лиц был канцлер казначейства Норман Ламонт и его жена Розмари. От внимания гостей не укрылось, что мистер Ламонт дважды покидал стол, чтобы переговорить со служащими казначейства в Уайтхолле.

Робин Лей-Рембертон, управляющий Английского Банка на Триднидль-стрит, тоже не отходил от телефона. Он дважды звонил в загородный особняк неподалеку от Франкфурта — домашнюю резиденцию Хельмута Шлезингера, президента «Бундесбанка».

Кандида Редмейен на Примроз Хилл отдавала последние распоряжения относительно заказанного на дом в соседнем ресторане ужина, намереваясь блеснуть кулинарными изысками. Она приказала, чтобы первыми были поданы тонко нарезанные ломтики пряного ягненка со свежими огурцами и листьями мяты, затем — boeuf en cro^ute32, и, наконец, набор французских сыров. Убедившись, что порядок подачи правилен, она вернулась в небольшую гостиную к своему единственному гостю.

Тедди Винингтон с нетерпением дожидалась своей дорожной сумки в аэропорту «Хитроу». Она сделала ошибку, сдав вещи в багаж, и теперь расплачивалась за это. Ее обратный рейс из Нью-Йорка был задержан на шесть часов из-за предполагаемого террористического акта в нью-йоркском аэропорту. Тедди летела назад первым классом, но это ее мало утешило. Ее тянуло домой, в горячую ванну. Ей казалось, что она всю жизнь проводит в небе и аэропортах.

Майк Мичинелли молча наблюдал за экранами, сидя в самом центре делового зала размером в сорок тысяч квадратных футов — сердца нью-йоркского офиса «Стейнберг Рот». Там были первые сообщения срочной службы новостей, взявшей интервью у «Уолл Стрит Джорнэл» и немецкой газеты «Хендельсблатт». Хельмут Шлезингер ясно давал понять, что девальвация стерлинга неотвратима. Майк вытащил из кармана пиджака клочок бумаги и набрал лондонский номер на своем переносном телефоне.

В Сиднее было шесть часов две минуты утра. В коридоры «Сидней Регенси», роскошно убранные коврами, вышла с пылесосами армия персонала, следившего за чистотой. Машины работали быстро и бесшумно, не беспокоя гостей отеля. Джек Делавинь проснулся на семнадцатом этаже после короткого, не освежающего сна. Он позвонил Малькольму Фиачайлду, но тот уже ушел из офиса. Он позвонил Малькольму домой, но не получил ответа.