Майк долго молчал.

— Фиц, мне все это очень не нравится, — ответил наконец он.

— Доверься мне, Майк. Тебе все это очень понравится. Я улажу все, что только ни придумает твоя дурацкая фантазия.

— А как быть с магнитофонными записями, Фиц? Все сделки записываются на ленту.

— Но не эта, Майк. Выслушай меня. Когда ленты берут, чтобы их прослушать?

— Когда сделка спорная.

— Правильно. Ну, а эта сделка не будет спорной. Ты зарегистрируешь ее, а когда завтра утром в «Хэйз Голдсмит» все выяснится, Глория подтвердит, что заключила ее, ведь так?

— Кто-нибудь может настоять на прослушивании лент.

— Никто не будет прослушивать ленту, Майк. Единственного парня, который может это сделать, нет в стране. Когда он вернется в Лондон, все уже закончится. Лента будет стерта, данные пропадут.

— Мне не нравится это, Фиц, — не соглашался Майк. — А если кто-то докопается?

— Об этом будут знать только три человека, Мичинелли. Ты, я и любезная дама. Уж не думаешь ли ты, что я проболтаюсь? Или ты думаешь, что Глория явится к боссу и скажет — эй, сопляк, посмотри, законно я протрахала твои деньги или это была жульническая сделка? Или, может быть, ты кому-нибудь расскажешь? Я в этом сомневаюсь. Не забудь — чем больше тянешь с делом, тем труднее его сделать. Итак, скажи мне одно, Майк.

— Что?

— Ты заключил сегодня сделку с Глорией Мак-Райтер?

Майк ответил не сразу. Он не мог даже размышлять. Его желудок мутило, в голове стучало — он отдавал себе отчет в том, что принимает жизненно важное решение. Чего же он хотел? Пять миллионов фунтов и пожизненную зависимость от Фица? Пять миллионов и возможность делать все, что захочется? Пять миллионов и свободу? Или дурацкий ноль и самоуважение?

— Разумеется, сегодня я заключил сделку с Глорией Мак-Райтер, — медленно произнес он.

— Прекрасно, Майк. Чем ты торговал?

— Я продал Глории миллиард фунтов стерлингов. Против немецкой марки.

— По какому курсу?

— 2,778 к немецкой марке. Курс, по которому закрылся Лондон.

— Во сколько ты заключил сделку?

— В три часа пятьдесят семь минут вечера, Фиц. Три пятьдесят семь.

— Ты хороший парень, Мичинелли. Счастливо тебе провести время в Нью-Йорке. Ты должен и впрямь хорошо провести этот вечер. Найди себе леди — можно и не совсем леди — и покажи ей, как ты умеешь хорошо проводить вечер. За меня. А затем срочно возвращайся в Лондон. Ну, не слишком срочно, прилетай назад в пятницу, о'кей? А пока нам лучше распрощаться, Майк. Для звонка тебе лучше всего использовать линию Ломбарда, понял?

— Да, я так и сделаю. Рад был поговорить с тобой, Фиц.

— Взаимно. Мне всегда приятно разговаривать с богатыми людьми. Пока, Мичинелли, дружище.

Алекс Фицджеральд положил трубку и набрал телефонный номер Кандиды.

— Это я. Наше дело наготове. Мы его сделаем на отступлении с валютного рынка. Тот парень уже нацелен. Теперь ты должна устроить один пустячок, Кандида. Вызови сегодня Малькольма из офиса и задержи его где-нибудь до завтрашнего утра. Любыми средствами. Завтра, около девяти утра, позвони Джоанне Френч в «Таймс» и расскажи ей, что случилось. Она распространит это для нас.

— Хорошо, договорились.

— Мы приехали, Кандида! Это заняло восемь лет, но мы это сделали! Вместе.

Кандида положила трубку. У нее не было чувства совместного достижения. Она чувствовала себя одинокой и была довольна этим. У нее были свои дела.

Когда Майк положил трубку, слезы обжигали его глаза. Что бы он только ни отдал — может быть, не пять миллионов фунтов, но что-нибудь еще — за то, чтобы иметь возможность позвонить кому-нибудь и попросить совета. Если бы он был с Тедди, можно было бы посоветоваться с ней. С кем еще он мог бы поговорить? Не с родителями — он не разговаривал с ними годами. Он даже не сообщил им о разрыве помолвки. В любом случае, они ничего не понимали в подобных ситуациях. Кому еще можно было позвонить? Знакомым торговцам? Невозможно. Кому-то из старых друзей? У него их не было. Были парни, с которыми он играл в покер, были парни, с которыми он играл в футбол, были даже парни, с которыми он пил — но не было никого, с кем бы он откровенно разговаривал.

Единственным человеком, которому Майк доверял, был Алекс Фицджеральд. Единственным человеком, которому он мог сейчас позвонить, была Глория Мак-Райтер. Майк отбросил волосы со вспотевшего лба и набрал ее прямой телефон. Он долго слушал гудки. Ведь должен кто-то оставаться в «Хэйз Голдсмит» — черт возьми, сейчас только восемь часов вечера, в самый драматичный день за всю историю валютной торговли. Они должны были кого-то оставить дежурить в отделе.

— Дд-а? — голос Глории звучал безжизненно.