Зиммель Йоханнес Марио
Шрифт:
Кто бы ни читал эту книгу —
знайте: мое имя Оливер Мансфельд.
Мне 21 год, я сын Вальтера Мансфельда.
Толстяк опустил рукопись:
«Оливер Мансфельд?»
«Возьму-ка я кусочек нугата [4] . (Все едино — до следующего Рождества я все равно не доживу. Все мы в руках Господа.)»
«Сын Вальтера Мансфельда…»
Об Оливере Мансфельде Альберту Лазарусу известно ничего не было. В области литературы сей молодой человек пока что ничем о себе не заявил. А вот его папаша Вальтер был известен почти каждому взрослому гражданину Федеративной Республики как главный герой крупнейшего за все послевоенное время скандала.
4
Кондитерское изделие из толченого ореха (миндаля), сахара и какао.
«Еще один кусочек кроканта» [5] .
Лазарус увлеченно сосал сладости. Поезд шел теперь очень быстро, колеса стучали в бешеном ритме. «Гм, итак, сын этого мерзавца сочинил роман. Так-так». Лазарус поглядел на первую страницу папки. Служебная отметка гласила, что рукопись поступила в издательство 20 декабря 1961 года, и, конечно, со стороны этой Майер было вопиющей халатностью, что рукопись пролежала без движения все Рождество и новогодние праздники. «Когда вернусь, надо будет сказать ей по этому поводу пару ласковых слов». Лишь вчера после обеда она сунула ему в руки папку со словами:
5
Хрустящая масса из карамельного сахара и кусочков миндаля.
— Может быть, поглядите это в дороге, господин Лазарус.
Франкфуртское издательство имело филиалы в Вене, Берлине и Цюрихе. В понедельник, 8 января 1962 года, Лазарусу предстояло провести в Вене несколько деловых встреч. Ехать до Вены было почти что целых двенадцать часов. И поскольку Лазарус любил читать по ночам, то охотно взял с собой рукопись.
«Что ж, поглядим (Может быть, еще одну вишенку с коньяком?)… Поглядим, чем собирается порадовать нас юный господин».
Я хотел бы стать писателем. Эта рукопись — первая моя попытка. Я сам лучше всех знаю слабости моей книги, которая по причинам, понятным редактору и не требующим пояснений, не имеет последней главы. Данная рукопись представляет собой роман, где описываются подлинные события и люди с (пока что еще) неизмененными именами…
«Ага, стало быть, еще не зашифрованный роман о подлинных событиях».
Лазарус размышлял:
«Либо этот молодой человек очень наивен или же наоборот хитроумен. Что это — погоня за сенсацией? Или месть своему папочке? Желание пробудить интерес издательского редактора?» Лазарусу были известны самые разные трюки самых разных писателей. Но это было нечто новое.
Я думаю, что каждый автор в своей первой книге использует исключительно личный опыт — то, что его особенно потрясло…
«Яд, настоящий яд для меня». Лазарус сунул в рот шоколадную конфету, опасно начиненную осколками орехов.
Именно так и возникла моя книга, может быть, даже правильнее сказать — мой дневник, поскольку в данной форме это, пожалуй что, скорее дневник. Ни имена действующих лиц, ни места событий, ни сами события не изменены. Все, что написано на последующих страницах, — правда…
«Прекрасно… Эх, кусок ореха попал в дупло зуба. Этого и следовало ожидать».
…правда — как я ее испытал на себе.
«Эх, да что тебе известно о правде, мальчик?»
Обычно дневники никому не показывают, особенно если они содержат такие личные интимные впечатления, как этот. Еще реже такие вещи отваживаются публиковать. Но я решился и посылаю вам эту рукопись с одобрения той женщины, ради которой она написана. Эта женщина и я любим друг друга. Мой роман — история этой любви…
«Слава богу, наконец-то удалось языком достать осколок ореха. Зачем тащиться к зубному врачу, ежели мне все равно не дожить до следующей весны? Но орехов больше есть не надо. Лучше уж кусочек марципана…»
…нам безразлично, что думают о нас другие люди. Если бы это касалось только нас, то не нужно было бы менять ни ее, ни мое имена. Через час мы вместе отнесем эту рукопись на почту и отошлем в издательство, потому что мы приняли одно решение, позволяющее нам без всякого страха и стыда сказать правду всему миру…
Свободной левой рукой Лазарус погладил свой свисающий пышный левый ус, уронив при этом кусочек шоколада на одеяло, и хмыкнул. «Без всякого страха и стыда». Теперь-то наконец ясно. Стало быть — порнография.
Мальчик осмотрелся, обнюхался и понял, что наше столетие — это век порнографии. Разумеется — утонченной порнографии, издаваемой в респектабельных издательствах. Таких, как, например, наше. Вот только в нашем-то как раз и не издано ни одной такой вещицы.
И зависит это не от владельца, а от меня. Именно я так и не подобрал ничего такого. Мой шеф — прогрессивный человек. «Современная литература — это сплошное свинство, — говорит он. — Но если этого не издавать, то разоришься. Припомните-ка! «Леди Чаттерлей»! «Лолита»! Ну, и наряду с этим можно, конечно, позволить себе что-нибудь возвышенное. И, конечно, научно-популярная литература, путеводители, справочники и т. д. Такая нехудожественная литература всегда ходовая. Но один только художественный вымысел?.. Я спрашиваю вас, Лазарус, за что я только плачу вам деньги? За то, что вы год за годом, сидя на своей жирной заднице, постоянно навязываете мне своих писателей?» Так разговаривает он — современный человек. А я старомоден. Я считаю, что дела идут и всегда будут идти и без порнографии. А во всем виноват Хемингуэй. С него все это пошло. Но в его книгах самые мерзкие слова еще печатались только первой и последней буквой, а между ними точки. Сейчас такие слова печатают уже полностью.