Квартира Алленов, занимавшая третий этаж старого дома, дышала чинной, не слишком обеспеченной старостью. Трудно было вообразить, что когда-то здесь танцевали канкан, разыгрывали спичи, пили, пели, флиртовали, дурачились самые знаменитые люди парижской богемы. Теперь в комнатах царили полумрак (свет с трудом пробивался сквозь тяжелые бархатные шторы) и тишина, чуть пыльная, чуть душноватая, с привкусом валерианы и мускатного ореха — печальная тишина старого дома, давно пережившего пору своего расцвета.

Сильно изменившаяся после смерти родителей, Дикси предписала себе труд и воздержание. Хотя ни работать, ни заводить любовников не хотелось. До весны она просидела дома, читая старые журналы, бренча на прекрасном фортепиано, а также совершала длительные прогулки по тихим музеям, паркам и малолюдным улочкам французской столицы. Произношение Дикси отличалось парижской мягкостью, и скоро она сама почувствовала себя парижанкой. Но не из тех юных прелестниц, что яркими мотыльками порхали в заманчивом свете его ночной жизни, а доживающей век старухой вроде соседки Жаклин с нижнего этажа, носившей немыслимые шляпки и любившей рассказывать о своих былых цирковых подвигах.

Но однажды в марте Дикси неожиданно для себя купила огромный букет фиалок и, прижимая его к груди, прошлась по Монмартру.

— У вас дивные глаза, девочка! — всплеснула руками, словно впервые увидела, встретившая ее у дома Жаклин. — Вам уже говорили об этом?

Дикси засмеялась — сегодня мимо нее не прошел ни один мужчина, чье лицо не озарялось бы тем же самым, что и у Жаклин, выражением.

«Дивная, дивная, чудесная, великолепная…» — шлейф немого восторга сопровождал отрешенно шагавшую сквозь туманную дымку Дикси. С ней пытались заговорить, но робко — уж очень отрешенный вид был у юной красавицы. Дикси, сама не сознавая того, сыграла святую синеглазую Мадонну, увиденную некогда в ее облике безумным Купом.

Вечером она позвонила девяностолетнему Анатолю.

— Я знаю про вас все, — сказал он. — И то, что вы нуждаетесь в помощи.

— А мне известно, что вы все можете. И прежде всего — устраивать дела беспомощных дам, — парировала Дикси, и они рассмеялись.

По протекции Анатоля Преве, бывшего друга деда, бывшего известного художника и шоумэна, Дикси стала актрисой того театра, где некогда три сезона отыграла Пат. Маленький театр продолжал традиции серьезного классического искусства, заложенные реформаторами французской сцены в самом начале ХХ века. Здесь играли Корнеля, Расина, Шекспира и старинные фарсовые комедии.

Дикси имела успех в лирических ролях. Учитывая размеры зала и немногочисленных зрителей, аплодисменты пяти — десяти энтузиастов классического искусства, принадлежавших к кругу старой интеллигенции, приравнивались к грандиозному успеху.

Когда Дикси узнала, что Умберто Кьями заявил о своем окончательном уходе из режиссуры, она решила, что с кино все кончено. Это случилось на второй год ее парижской жизни, а вскоре умерла бабушка Сесиль, как бы завершив эпоху прощания с прошлым.

Дикси пыталась строить планы на будущее, думая то о прочном замужестве, то о легкомыслднных путешествиях и зная заранее, что ее прогнозы остаются, как правило, ошибочными. Действительно, через месяц после двадцатитрехлетия она снималась в эпизоде серьезного исторического фильма, оставив сцену и загоревшись вновь мечтами о кинокарьере. Вокруг жужжал рой новых друзей и поклонников, увлекая в скоропалительные романы. Пару раз Дикси казалось, что она готова привязаться и, возможно, даже полюбить. Один претендент на ее сердце был прочно женат, другой оказался наркоманом. Дикси, изнемогая от обиды, отвращения и жалости, сделала неудачный аборт и, тяжело переболев, заперлась дома, проживая заработанные на съемках деньги.

Двадцатипятилетие Дикси отпраздновала одна, отключив телефон и не подходя к звонившему домофону. Наутро следующего дня пришедшая убирать квартиру после шумного банкета Лолла была явно разочарована.

— Не нравится мне все это. И госпоже Аллен, знай она такое дело, не понравилось бы. — Лолла убрала полную окурков пепельницу и недовольно покрутила ополовиненную бутылку коньяка. Дикси сидела у окна с пустыми глазами, подсчитывая проходящих по улице дам в красных беретах. В этом сезоне все просто сговорились — даже здесь, на бульваре, за час промелькнуло больше десяти «красных шапочек». Она боялась задуматься о серьезном. Казалось, вывод напрашивался только один: жизнь не удалась!

…Тогда, давным-давно, в индийской деревушке господин Лакшми привел Дикси и Алана к колдунье. Местное население, избалованное частыми набегами киношников, без зазрения совести торговало экзотикой — амулетами, «подлинными предметами старины и туземного быта», статуэтками Кришны, Шивы. Женщины и дети охотно исполняли за доллары мелодичные песни.

Неопрятная старуха, закутанная в белые покрывала, сразу же оценив возможности вошедших, попросила двадцать долларов. А потом, приступив к гаданию, еще десять. Дикси запомнила куклу Барби, обвешанную амулетами. Вытаращив голубые глаза, длинноногая американка занимала видное место среди прочих талисманов старухи — бивней, черепов, веревок, пучков засушенных трав.

— Пойдем, детка, здесь нас просто обдурят, — потянул Дикси Ал.

— Нет, мне интересно! Я никогда не видела колдунов, — уперлась Дикси и протянула старухе десятку на развернутой кверху ладони. Та, быстро спрятав деньги, склонила над рукой девушки темное сморщенное лицо. Язычок пламени в металлической лампе разбрасывал на покрытые растрескавшейся побелкой стены длинные пляшущие тени.

Что-то пробормотав, женщина быстро сжала пальцы Дикси, оттолкнула от себя. Разжав руку, Дикси увидела возвращенную купюру и вопросительно посмотрела на Лакшми.