— Ладно, уговорила. Оставайся. Я только рада. Однако нам надо спешить в оперу! — объявила она, бегло взглянув на маленькие часики на изящном запястье. — Казанова уже ждет нас у служебного входа.

У театрального подъезда их встречал немолодой мужчина в рыжем, в тон поредевшей и слегка поседевшей огненной шевелюре, свитере, из-под которого выпирало изрядное брюшко. Он чем-то напомнил Инне постаревшего героя-любовника из провинциального театра, хотя всю жизнь провел на службе у Мельпомены Санкт-Петербурга.

— Изольда Анатольевна и… мм… мадам Инна, искренне рад нашей встрече, — церемонно раскланялся кавалер, и дамы, переглянувшись, едва не прыснули в ладошки. Уж очень не вязались его нынешние «цирлих-манирлих» с воспоминаниями Изольды и Инны двадцатилетней давности.

О шумных загулах Ромки Караваева и его бесконечных любовных интрижках судачила когда-то половина студенческого Ленинграда. Его приключения изрядно смахивали на озорные рассказы эпохи позднего Ренессанса. Или на выходки персонажей итальянской оперы-буфф. Или на что-то вроде новелл петербургского «Декамерона». Здешний сырой климат и расчетливый двадцатый век давно не производили на свет таких безбашенных мачо и подобные озорные сюжеты.

Ромка удирал от законных мужей по черным лестницам, благо их еще немало осталось в центре Питера, прятался от разъяренных соперников в люки под сценой и забирался на колосники, бывало, даже стоял не дыша, завернувшись в театральный занавес. Он оказывался не раз бит и даже однажды был жестоко сброшен в Финский залив. Но натуру не изменишь экзекуциями и моралью не приструнишь. Какая, к чертям, мораль, если кровь играет в жилах, как молодое вино! Всем своим могучим обликом и наглой физиономией Ромка в молодости напоминал озорного Вакха. Может, потому и пошел служить Мельпомене, что был артистичнее многих солистов их театра и не вписывался в скучную жизнь обычных клерков?

Вообще-то, как считала Изольда, Роман Караваев родился в Питере по недосмотру высших сил. Ему бы появиться на свет где-нибудь в роскошном, залитом светом Средиземноморье.

Там, где щедрое солнце располагает к расслабленной лени и флирту, яркие краски окружающего мира не позволяют впасть в уныние, а веселая музыка заставляет ноги, обутые в легкие сандалии, к месту и не к месту сами собой пританцовывать. Однако и в хмурых депрессивных питерских сумерках Ромка Караваев чувствовал себя так, словно находился где-нибудь на веранде греческой таверны или на берегу бирюзово-аквамариновой Адриатики. Наслаждался жизнью от души и щедро позволял женщинам обожать себя. Однажды он до того зарвался, что увел любовницу у главрежа одного из ведущих театров. Вот тогда-то многим стало ясно: престарелые и давно уступающие ему по мужской части соперники ходу в искусстве Ромке не дадут и на режиссерский факультет, куда он давно мечтал поступить, непременно провалят. Так и вышло. Впрочем, Ромку вполне устраивала и его должность главного художника по свету, не особенно нервная и обременительная, а главное, оставлявшая кучу свободного времени для кутежей, женщин и посещения скандальных культурных мероприятий Ленинграда.

Один из его стремительных молодых романов был со старшей Изольдиной дочерью Галкой. По иронии судьбы или, возможно по тонкому расчету вузовского руководства первый курс медицинского, где училась Галка, выезжал в тот год на картошку с второкурсниками театрального. Наверное, чтобы мазать синяки и перевязывать ссадины артистам после юных кутежей. И приучить их пользоваться презервативами, хотя в ту давнюю, «доспидовскую» эпоху это не считалось обязательным. Тогда-то Ромке, метко прозванному артистами Ромео, и приглянулась молодая веселая медичка. Они провели чудный месяц в бараке, с боем отвоевав себе незанятую койку в уголке. Каждую ночь оттуда, к зависти прыщавых студиозусов, раздавалось Ромкино раскатистое рычание и томные Галкины стоны. Но, вернувшись в Питер, Галка быстро раскусила богемного Казанову и переметнулась к другому, более надежному ухажеру. А Ромка погулял-погулял да и женился, к удивлению многих, на самой заурядной девице — с неяркой внешностью и прозаической профессией бухгалтера. Зато она всю жизнь была верна ему, как Пенелопа, родила двоих детей, зарабатывала больше мужа и всегда смотрела на него с нескрываемым восхищением, мудро закрывая глаза на бесконечные похождения благоверного…

А Галка… В трудные девяностые она родила Веронику от другого женатого приятеля, не рассчитывая на замужество. Биологические часы настойчиво тикали, и Галка поняла: она должна родить сейчас — или никогда. Вскоре после появления на свет Веронички первая эйфория исчезла, и оказалось, что жить им с малышкой на пенсию Изольды просто невозможно. Очень быстро Галка вышла на работу. Дочка росла, росли и траты. Вначале потребовался хороший детский садик, потом спецшкола, затем учительница музыки, наконец, танцевальный кружок… Галка брала дополнительные дежурства в больнице, консультировала на дому, но денег все равно не хватало. И тогда на горизонте появилась, казалось, давно потерянная в водоворотах жизни подруга Изольды — Мирослава.

— Галке и Веронике в России светит полная нищета, — авторитетно заявила она. — Жить на пособие матери-одиночки в Питере невозможно, сами видите, а зарплата участковой врачихи унизительная, как подачка. Да и достойного мужика Галочке с ребенком здесь найти трудно. Надо, Изольда, твоим девчонкам перебираться на Запад. Смири свой эгоизм и отпусти их с легким сердцем. Там у них начнется совсем другая жизнь. Большое везение: в Питере сейчас находится Дэвид. Вам обязательно надо с ним встретиться. И как можно скорее.

Веселый моложавый Дэвид, к изумлению Галки и Изольды, оказался самым настоящим миллионером. Он широко улыбался и осыпал Галку комплиментами. Ее неплохой английский — наследие центральной питерской спецшколы — плюс эффектная внешность и диплом врача — все вызывало у заезжего янки неподдельный восторг.

Дэвид с энтузиазмом поддержал идею Мирославы:

— Такие красивые русские женщины не должны прозябать в нищете. В нашей стране, мисс Гурко, вас ждет совсем иная жизнь.

Галка уже решила, что он сам набивается в женихи, что, в общем, было бы не так плохо, принимая во внимание его миллионы, хорошие манеры и приятную внешность, однако дело обстояло иначе.