– Открой ротик, девочка моя, пора принимать лекарство.

– Это прозвучало пошло, мэтр, – отметила Себастина, прежде чем открыть рот.

Он осторожно залил туда все содержимое пробирки, но, отнимая руку, случайно пролил на пол каплю. С громким шипением она прожгла ковер и паркет. Вот так, кислота и яд, смертельный для любого живого существа, синтезированный алхимиком по формуле доселе не существовавшей, оказались единственным действенным лекарством для моей горничной.

– Хм, надеюсь, она не капнет никому на голову этажом ниже.

– А она может проесть перекрытия насквозь? – спросил я.

– Конечно! Она же сильнее черной ртути!

Он знает, что говорит. Мозенхайм изобрел черную ртуть.

Пока Себастина сидела в кресле, прикрыв глаза, алхимик вернулся на прежнее место и устало закрыл лицо ладонями. У старика уставали глаза, годами он жил в дыму едких испарений, сидел в полумраке, требуемом для алхимической реакции, опять же ослепительно-яркие вспышки и то, что он постоянно забывал натягивать на глаза гоглы… При этом он производил расчет веществ практически на глаз. Я был на нескольких его лекциях и с удовольствием следил, как аудитория из сотни молодых студентов зачарованно следит за его манипуляциями, заполненными каким-то подобием уличной магии. Ловкость рук и абсолютный глазомер. Мозенхайм мог одновременно выполнять работу пяти алхимиков, то есть работал в пять раз быстрее любого из коллег, за счет того что никогда не путал реагенты и не пользовался мерными емкостями или алхимическими весами. Легенда в своем кругу.

– Чуть не забыл. – Я вынул из кармана плаща конверт. – Мой друг порывался приехать, навестить свое самое любимое учебное заведение в мире, но он пока еще не оправился от болезни, так что я его остановил.

– Ваш друг? А! Бриллиант! – Мозенхайм искренне обрадовался и взял конверт с улыбкой. – Не забывает. Он действительно назвал наш университет самым любимым?

– Он часто говорит именно так.

Вообще-то Инч называл своими любимыми и университет, и Корпус, но старику приятно считать, что именно университет Инчиваль любил больше. Говорят, Мозенхайм видел моего друга своим преемником, хотя профессорское сообщество побаивалось Инчиваля. Заканчивая обучение, Инч не превзошел в своих алхимических умениях лишь самого ректора, потому что оба были гениями, только человек родился лет на двадцать раньше и имел соответствующую фору.

– Я надеялся, что когда-нибудь он сможет исправить мои ошибки. Инчиваль л’Файенфас. Я даже думал о том, что он смог бы примирить нас с магами. Представляете, студент алхимик и адепт магических наук в одном человеке. То есть тэнкрисе. Связующее звено. Но юношу потянуло на войну, на подвиги. Тогда я понял, что и его голова будет занята войной. Он ведь из ваших, а вы все, уж простите, разрушители по природе.

– Не за что просить прощения. Мы все разрушители, это правда, и все мы любим оружие. Чем смертоноснее, тем лучше.

– И все превращаете в оружие. – Старик читал письмо, сильно щурясь, и говорил со мной одновременно. – Я создавал черную ртуть для горных работ. При необходимых модификациях состава она уничтожала камень, землю, шлак, не трогая драгоценные породы, металлы, минералы. Никаких больше взрывов метана, никаких обвалов, а уж как можно было бы менять ландшафт! Представляете себе огромную чистую яму, на дне которой валялись отполированные самородки и целые нетронутые киркой жилы драгоценных камней? А потом пришли таны из высшего военного командования и армейские, с позволения сказали, алхимики. И они сказали, а давайте будем наполнять вашей ртутью гильзы, отлитые из алхимического стекла, и введем в употребление как альтернативу разрывного парометного снаряда, только для легкого оружия. Представляете, какая прелесть – армия, стреляющая патронами, уничтожающими противника с одного выстрела, какую бы броню он на себе ни носил, и это без паровых котлов или другого тяжелого дорогостоящего снаряжения! Тогда наша пехота смогла бы не только уничтожать врагов, но и наносить значительные повреждения оборонительным постройкам. Ха! У них были такие планы! А все разбилось о дороговизну проекта.

– Я слышал. Производить черную ртуть в промышленных масштабах нельзя, нужен опытный алхимик, который лично будет контролировать процесс.

– Именно. Условия постоянно изменяются, в один раз нужно добавить лишних два грамма нуэксиокликаната в порошковом виде, в другой эта добавка вызовет необратимую реакцию. Изменчива и капризна алхимия, точнейшая из наук. Но вы ведь тоже пользуетесь ею?

– Алхимией?

– Ртутью.

– Да, мэтр, тан л’Файенфас синтезирует для меня дозы в небольшом количестве и отливает стеклянные пули.

– Так и думал.

– Вчера ваше изобретение спасло нас с Себастиной от неминуемой гибели.

– Правда?

– Да. Тварь, которая так повредила руку моей горничной, оказалась почти невосприимчива к магии. Зато алхимия одержала над ней убедительную победу.

Мозенхайм хотел что-то сказать, но, видимо, передумал. Возникла пауза, которую я поспешил заполнить. Пришло время задать важный вопрос:

– Мэтр, дело в том, что я посетил вас сегодня не только ради лекарства для Себастины. – Я протянул ему книгу. – Взгляните.

– Что? Ах… «Трактаты об искусстве живой алхимии народов Востока» Апуничана Мкаханди! Прекрасный экземпляр! В нашей библиотеке таких числится всего шесть штук… Пять.

Он посмотрел на обратную сторону обложки.

– Опа, да, это наш утерянный экземпляр! Вот кармашек, вот библиотечная карточка! Книга пропала из наших фондов… дайте подумать, около тринадцати лет назад!

– Вы это помните?

– Тут есть карточка, я же сказал. Хотя я действительно помню пропажу этой книги, мне докладывали. Где вы ее взяли?