Я хочу привести еще несколько документальных свидетельств, заимствованных мною у Вольтера. «У Декарта был старший брат, советник парламента в Бретани; он глубоко презирал ученого и заявлял, что негоже было брату советника унизить себя до такой степени, чтобы стать математиком». Но вот еще более определенное высказывание. Речь идет о Валенкуре: «Он составил себе довольно крупное состояние, которое ему ни за что не удалось бы сколотить, будь он только литератором. Занятия литературой, если человек лишен трудолюбия и проницательности, делающих его полезным, почти всегда обрекают на жизнь несчастную и жалкую».

В жизни Лафонтена также можно почерпнуть много глубоко поучительных сведений. «Любитель автографов», журнал, публикующий весьма курьезные образцы эпистолярного жанра, привел несколько писем Лафонтена, представляющих живой интерес. В письме от 5 января 1618 года баснописец благодарит своего дядю, г-на Жаннара, заместителя генерального прокурора; он выражает ему глубокую признательность за деньги, которые тот соблаговолил ему предоставить: «Уже не в первый раз вы засвидетельствовали свое доброжелательное отношение ко мне». В другом письме управляющему герцога Бульонского (1 сентября 1666 г.) писатель жалуется на то, что он «уже два года не получал положенного ему содержания». Лафонтена можно считать образцом необычайно талантливого поэта, чьи произведения пользовались успехом, и тем не менее он был вынужден жить в домах вельмож той эпохи, переезжая от одного к другому; гордость его от этого не страдала, он не чувствовал потребности в независимой жизни, которую вполне заслужил своими творениями.

Я мог бы без труда умножить подобные примеры. В том же «Любителе автографов» я нахожу и такие документы. Вот письмо Дасье герцогу Орлеанскому, в ту пору регенту Франции; в нем мы читаем: «Уже тридцать пять лет, как моя супруга трудится на ниве изящной словесности; и свидетельством того, что труды ее не пропали втуне, было одобрение, которым их соблаговолило почтить Ваше высочество. Покойный король во внимание к ее обращению назначил ей пенсион в размере пятисот ливров; однако она обязана этим жалости великого государя, а не тому, что он признавал ее достоинства». Другое письмо адресовано Жильбером Бакюлару д’Арно. Я приведу из него только две фразы: «Мне необходим луидор, и я осмеливаюсь просить его у вас. Не сомневаюсь, что вы поступите благородно и ссудите меня этой суммой, если только сможете». А вот, наконец, что писала г-жа де Жанлис Талейрану 10 июля 1814 года: «Мое положение после отъезда герцога Орлеанского просто ужасно; я не получаю пенсиона, у меня нет никаких доходов и средств к существованию; все последнее время я жила в долг и отдавала вещи в заклад… Если король назначает пенсионы литераторам, думается, я могу претендовать на это скорее, нежели многие другие; как ни скромно будет это вспомоществование, я удовольствуюсь им, даже если оно составит лишь тысячу двести франков».

Вот далеко не полная картина всеобщей нужды, какую испытывали литераторы минувших веков; но уже она ясно показывает, в каком направлении надо вести розыски и какие убедительные документы могут быть обнаружены. Затем следует рассмотреть, могли ли служить для писателей источником существования их труды, установить, как и по какой цене продавались книги. Признаюсь, что в моем исследовании я до этого не дошел: изучить этот вопрос трудно, такая задача потребует много времени. Нам мало знакомы договоры, которые заключали с авторами книгопродавцы той поры, и мы не знаем, какие в точности суммы приносили те или иные книги тем или иным писателям. Для того чтобы получить верные сведения, лучше всего, без сомнения, внимательно читать различные мемуары и переписку того времени: в них там и сям разбросаны нужные нам факты. Но заранее можно утверждать, что в ту пору книга и театральная пьеса приносили авторам очень мало, особенно если мы станем сравнивать тогдашние цифры с нынешними. История не сохранила ни одного примера, когда бы гениальный человек обогатился в прошлом благодаря своим произведениям. Отрицали, что Корнель испытывал крайнюю нужду; но, во всяком случае, он перед смертью находился в весьма стесненных обстоятельствах. Расин в последние годы жил, как мелкий буржуа. Мольер только-только зарабатывал себе на жизнь, а ведь он был не просто комический поэт, но и директор труппы. Драматические писатели стали по-настоящему зарабатывать деньги лишь со времени Бомарше. Что же касается романистов, поэтов и историков, то они долго оставались добычей книгопродавцев. Бакюлар д’Арно, о котором я упоминал выше, умер в бедности, а между тем издатели заработали на его произведениях больше миллиона.

Вот каково было истинное положение писателей в XVII и XVIII веках; это можно подтвердить еще более убедительными документами. Кратко повторю сказанное мною. В прежние века литературное творчество не могло прокормить писателя, поэтому он превращался в диковинную птицу, и только короли и вельможи позволяли себе роскошь покровительствовать ему. Между покровителем и тем, кому покровительствуют, заключался негласный договор: покровитель станет одевать, кормить и давать приют своему подопечному или выдавать ему субсидию, а тот взамен будет прославлять и восхвалять его, будет посвящать произведения своему благодетелю, чтобы в потомстве сохранилось его имя и память о его благодеяниях. Впрочем, это входило в круг обязанностей, возлагавшихся монархическим режимом на аристократию: взамен привилегий, какими пользовалась знать, она должна была оказывать помощь тем, кто находился у нее в подчинении, а литература безраздельно принадлежала ей, как земля и сам народ. Тут полновластно царила иерархия, охраняемая воспитанным веками почтением. Если король или вельможа снисходили до фамильярного обращения с каким-нибудь писателем, то это была лишь мимолетная прихоть, ибо никому не могло и в голову прийти поставить на равную ногу, скажем, Людовика XIV и лицедея Мольера. С гением считались лишь постольку, поскольку он способствовал пышности царствования. К тому же, как мы только что видели, пенсион, назначаемый писателю, не только носил характер вспомоществования, не только обеспечивал ему досуг для создания прекрасных произведений; на такую субсидию смотрели как на честь, и ее добивались даже писатели, которые от рождения владели состоянием. Было очень лестно находиться под покровительством могущественного вельможи, это упрочивало положение в обществе. Вся духовная жизнь протекала в ту пору в узком кругу высших классов, в салонах и в академиях. Вот почему и укрепился в тогдашней литературе дух, суть которого я определил выше: он был соткан из досуга и пристрастия к риторике, он глубоко чтил условности; он был неотделим от любезности и возвышенности, ибо родился он в кружках знатных дам, рамки его были ограничены академическими диспутами, он послушно следовал правилам и традициям, он питал инстинктивную ненависть к науке — как к врагу, которому предстояло в один прекрасный день разрушить все условные правила и выдвинуть им на смену новые принципы.

А теперь рассмотрим условия жизни писателя в наши дни. Революция уничтожила все привилегии, она, как молния, испепелила былую иерархию и почтение к знати. В новом государстве писатель, бесспорно, принадлежит к тому разряду граждан, чье положение коренным образом изменилось. Заметили это не сразу. В правление Наполеона, Людовика XVIII, Карла X все в этой области, казалось, шло по-прежнему; однако мало-помалу обстановка менялась, взаимоотношения писателей и общества стали иными, постепенно возникал новый дух в литературе — его создавали те новые условия, в какие поставило литературу народившееся общество. Всякое социальное движение приводит к движению в духовной жизни общества.

Прежде всего ширится образованность, появляются тысячи новых читателей. Газета проникает всюду. Даже в деревнях покупают книги. За каких-нибудь полстолетия книга из предмета роскоши превращается в предмет широкого спроса. Некогда она стоила очень дорого, а в наши дни даже люди с тощим кошельком могут составить себе небольшую библиотеку. Все это весьма важные факты: с той поры, как народ овладевает грамотой и может покупать книги по доступной цене, размах книжной торговли многократно возрастает, писатель уже добывает себе средства к существованию пером. Итак, покровительство сильных мира сего перестает быть необходимостью, теперь больше не принято состоять в прихлебателях, писатель ныне — такой же труженик, как всякий другой, он собственным трудом зарабатывает на жизнь.

Это еще не все. Знать была поражена в самое сердце. Канул в прошлое роскошный образ жизни, который она вела, мало-помалу она склоняет голову перед уравнительным духом времени. Она медленно, но неотвратимо приходила в упадок, и это лишало ее возможности опекать, как прежде, поэтов и историографов, если бы даже те, как и раньше, вынуждены были просить себе крова и пищи. Нравы изменились, ныне невозможно представить аристократическое семейство из Сен-Жерменского предместья, которое могло бы позволить себе роскошь содержать нового Лафонтена. Таким образом, писатель не только должен зарабатывать на жизнь, обращаясь к читающей публике, но он тщетно стал бы искать сегодня вельможу, который в ответ на посвященные ему творения назначил бы писателю пенсион.