Отступать было поздно.

— А где Наташа?

— Бюллетенит. Я за нее.

«Значит, раньше следующей недели ее не будет. Вот досада! Все против меня!» — подумала Света, но решила довести дело до конца.

— Павлу Никаноровичу передайте, пожалуйста.

— Все докладные пишете, — проскрипела Петрова, не могшая не знать о ситуации в международном отделе.

«Она сейчас же позвонит Черновой и все расскажет!» — подумала Света, уходя на неверных ногах из приемной. Хотя какая разница. Может, так и лучше. Докладная и писалась для того, чтобы ударить по Черновой… Пусть узнает об этом пораньше и помучается подольше. Но все-таки Света постаралась побыстрее вернуться в отдел, чтобы по возможности знать, сообщит Петрова Нинке о докладной или нет.

Когда Света, запыхавшись, вошла в комнату, Чернова с кем-то весело болтала по внутреннему телефону.

— Спасибо, конечно, но мне об этом факте известно уже три дня. Так что я приняла меры… Да, да, ценю твою дружбу, спасибо, пока, целую.

— Чью это вы дружбу цените? — возможно язвительнее спросила Света.

— В данном случае хвостиковскую.

— И о чем же она вам сообщила, таком важном?

— О том, что в Москве будет мой телелюбимчик.

— Вы живете в каком-то придуманном, нелепом мире!

— Ну и хорошо.

— Что ж в этом хорошего?

— Ну, потому хотя бы, что никто в этом мире меня «сукой и проституткой» не назвал и в глаз не двинул. Ни одного аборта даже не сделала.

— Лучше бы сделали!

— Вот уж никак не лучше. Во-первых, грех детоубийства, как и любого убийства, — неотмолимый и непрощаемый, а у меня, следовательно, есть шанс попасть в рай. А во-вторых, каждый аборт отнимает у женщины до двадцати процентов ее жизненной энергии и на два-три года приближает климакс. Серийное детоубийство хоть и неподсудно, но это не значит, что оно ненаказуемо… Так что уж лучше от абортария держаться подальше. Что я всегда и делала.

Света была в очередной раз оскорблена и унижена. Чернова так гадко напомнила ей о том, как называет ее Евсеев, и о ее абортах.

«Если это правда — я, что же, совсем без энергии и мне не сорок, а пятьдесят?! А если правда то, что она мне наболтала про курево, мне, как женщине, что — уже к шестидесяти? Я — пенсионного возраста?! Старуха?! Да еще серийная убийца, как Чикатило… Господи, как это все вынести!»

Это открытие лишило Свету остатка сил. Весь день она мерзла, сидя в шерстяном платке и пододвинув к себе вплотную обогреватель на колесиках, который Чернова называла «самоходной батареей». Входившие в их отдел, как сговорившись, восклицали: «Ну и жарища у вас!» — и Света уже начала думать, не подговорила ли Чернова их всех, чтобы доконать Свету постоянным напоминанием о ее недомоганиях. За весь день она так и не смогла придумать, чем бы еще ущемить эту гадину, которая так ловко, вроде между прочим, расстраивает ее и подводит к мысли, что Света скоро по-настоящему, всерьез заболеет или даже умрет, а на том свете попадет в ад.

Правда, за день случилось и кое-что радостное: когда Света была на обеде, звонил Евсеев. К телефону, к счастью, подошла Маша, узнала голос и поболтала с ним. Он передал привет, как будто Света и не была его законной женой, а так — приятельницей, с которой он давно не виделся. Злорадство оттого, что он вспомнил, соскучился, затосковал и, наконец, позвонил, было омрачено догадкой, что этот виртуоз «баранки» просто учуял первую Светину полную после отпуска зарплату и поэтому решил мириться.

Вечером он позвонил домой, ровно настолько поздно, что если бы Света разрешила ему приехать повидаться с дочерьми, то ехать назад, к родителям за город, было бы опасно и вообще неудобно. Так все и произошло, как обычно. Толька приехал, и хоть прежней радости Света от встречи не испытывала, все-таки ужином его своим нехитрым накормила и ночевать оставила со всеми вытекающими отсюда сексуальными последствиями.

Утром она почувствовала себя получше, согласилась, будто нехотя, чтобы Толька ее подвез на работу, а вечером — домой: с деньгами в общественном транспорте ехать не хотелось. Так вроде бы они опять сошлись, но медового месяца, даже такого куценького, как раньше, не получилось. Денег заплатили мало, премия была всего лишь тридцать процентов, и Евсеев, получив от нее только половину запрошенной за сексобслуживание суммы, опять весь вечер, хоть не очень настойчиво, но все-таки зудел на его любимую тему — зачем работать там, где так мало платят. Ночью он тоже был не ахти как деятелен, но Свету это не слишком взволновало — получила порцию естественных, а не химических гормонов, и то хорошо. Хотя, если подсчитать, химические гормоны обходились дешевле и не грозили очередным «залетом».

Утром, даже не опоздав, Света застала Чернову за изготовлением какого-то документа, но не успела даже потребовать отчета, что та делает, как позвонила Наташа из отдела кадров и попросила срочно спуститься вниз.

Наташа рассказала ей странную историю. Отдавая сидевшей за секретаря Петровой бумаги на подпись, она увидела, что в кабинет директора, не спрашивая разрешения, — видимо, по личному и персональному приглашению, — прошествовала Анна Павловна, а через минуту, весело поздоровавшись с Петровой, проскакала Нина.

Наташа затаилась на черной лестнице, наблюдая, кто и когда от Пеструха выйдет, но, простояв там полчаса и замерзнув до дрожи, так никого и не увидела. То есть обе эти бывшие Светины любимые сидели у директора больше получаса, и о чем они беседовали с Пеструхом — тайна, покрытая мраком.

Света горячо поблагодарила любимую подругу и пошла наверх, в отдел, готовясь учинить Черновой допрос, зачем ее вызывал Пеструх и что делала там с ней Луценко.

— Чем вы занимаетесь?

— Вам ли не знать, мадам, пишу очередную объяснительную на вашу очередную «телегу».