Уже в половине третьего я была на месте: несколько известных лиц из театральных кругов, солидная публика, много актеров. Ровно в три часа перед окном появилась примечательного вида голова.

Господи, какой же он маленький! Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я первый раз увидела его, и сейчас он показался мне еще ужасней, чем при первой встрече. Его фигура была искривлена настолько, что казалось непонятным, как он вообще может передвигаться — каждый шаг был победой над статикой собственного тела. Вся левая половина корпуса перекашивалась книзу, если он ступал левой ногой, а когда поднимал правую, то плечо почти упиралось ему в горло, огромный горб на спине делал уродство полным и абсолютным, усиливая впечатление гротеска. И только голова, которая была, пожалуй, слишком глубоко посажена в туловище, чем его сходство с цвергом еще больше усиливалось, голова была прекрасна. Такая голова могла бы принадлежать художнику — густые, черные волосы, тронутые сединой на висках, спутанными локонами обрамляли лоб, высокий лоб мыслителя; сильно изогнутый римский нос над чувственным и решительным ртом; подбородок, свидетельствующий о силе воли, и высокие скулы. У него были черные, необычайно длинные ресницы и столь же необычайно густые и кустистые брови, но самым выразительным были глаза, ясные и мерцающие как черный уголь. Эти глаза знали много, очень много…

Он улыбнулся мне сквозь оконное стекло и кивнул. Затем похромал ко входной двери. Ему стоило большого усилия открыть эту тяжеленную стеклянную дверь с ручкой, расположенной слишком высоко для его роста. Официант не успел подбежать и вовремя помочь ему, и теперь на его лице читались одновременно смущение и сострадание.

Торак подошел ко мне.

— Сударыня… я так рад вновь увидеть вас.

Он галантно поклонился. Люди вокруг поглядывали на нас, стараясь делать это незаметно, но Торака это, по-видимому, совершенно не задевало.

— Вы уверены, что хотите поговорить на глазах у всех? Боюсь, что здесь мы не найдем того покоя и уединения, какие необходимы для нашей беседы.

Мне стало неловко.

— Нет, вы не должны смущаться. Я живу с этим с самого рождения, — но не вы, любовь моя! Я бы хотел, чтобы вы чувствовали себя свободно. Это необходимое условие для нашего… скажем так — поиска.

— Вы совершенно правы. Я бы охотно выпила чашку чая, а затем мы могли бы немного прогуляться.

— Да, хорошо. Природа это всегда хорошо.

Мы заказали две чашки чая.

Торак расспрашивал обо всем, выслушал мой рассказ о гастролях и концертах, интересовался моим отношением к театру, покачивал головой. Время от времени он смеялся, но затем побуждал меня снова продолжать рассказ, и был совершенно великолепным слушателем. Я уже давно не рассказывала никому о своей жизни с такой готовностью и удовольствием, как сейчас, когда меня просто несло.

— Боже мой, я все болтаю и болтаю… При этом совсем не знаю, кто вы такой… Откуда вы взялись? Чем занимаетесь? Кто вы вообще?

— Ах… я клоун, сударыня, и работаю в русском цирке. Точнее сказать — работал. Я больше не нуждаюсь в смехе других людей для того, чтобы самому быть радостным. И от маски я тоже отказался. Конечно, дети и взрослые были огорчены тем, что я не веселю их больше, но существует много клоунов, которые могут сделать это за меня. А я в один прекрасный день понял, что есть вещи, которые могу сделать только я.

— Например?..

— Например, быть с вами сейчас…

Я воздержалась от дальнейших расспросов, но мне показалось, что он знает какую-то очень важную для меня тайну.

Мы допили чай, и Торак настоял на том, чтобы заплатить самому. Когда мы поднялись, я почувствовала себя крайне неловко из-за того, что, будучи женщиной, оказалась намного выше его.

— Не думайте об этом, — сказал он мне снизу и улыбнулся, — я привык!

Он спросил у официанта свое пальто. Маленькое замшевое пальто цвета красного вина с вышитым орнаментом выглядело очень дорого, так же, как и черная шляпа.

Мы направились в Английский сад. Над лугами уже спустились сумерки, озерные птицы с ноябрьского неба бросали вниз свое гортанное «прощай». Симон… Как твои дела, чем ты сейчас занят, любишь ли ты меня еще?.. Ну почему ты не здесь, я так люблю тебя…

— Я так полагаю, речь пойдет о любви… — сказал Торак. — Кстати, вы можете не замедлять шага, такой темп для меня вполне приемлем.

— Как вы догадались?

— О, все очень просто… у женщин все всегда упирается в любовь.

Это меня задело. Я остановилась, засунула руки в карманы брюк и стала размышлять, не совершила ли я ошибку, решив встретиться с этим гномом, компенсирующим свои телесные недостатки непомерной спесью.

— Ох, простите меня, сударыня, я обидел вас. Это получилось случайно. Я неверно выразился…

Он поднял на меня глаза цвета черного угля — и у меня потеплело внутри. Его взгляды были как маленькие стрелы, всегда бьющие без промаха.

— Позвольте мне начать иначе… Любовь для женщины — это центр бытия.

— Но Торак!.. Это же не лучше того, что вы уже сказали, это в сто раз хуже! — Я рассвирепела. — И не говорите, ради Бога, что я очаровательна, когда зла как мегера! Иначе я прямо сейчас же отправлюсь домой!

Между тем было уже без чего-то там четыре, если не начало пятого.