— Ха, я уже вижу, как они движутся сюда, — дамы и господа из прессы, вооруженные блокнотами и диктофонами, — как они на вас набрасываются и высасывают последнюю интимную подробность ради скабрезной заметки в газете; как они любой ценой захотят раскрыть инкогнито господина Симона; и даже цена разбитой жизни не покажется им слишком дорогой.

Он остановился и потер колено.

— Стремление отдать себя в рабство… Знали вы такое за собой?

— Нет. Конечно же, нет, иначе хотя бы постаралась как-нибудь предупредить это «порабощение»!

— Ну нет, зачем же… Ведь это великолепно! Секс победил рациональность. Н-даа… мужчины — действуют, женщины — претерпевают. Тысячелетний ритуал.

— Вы обнаглевший дурак, Торак. Я ухожу!

Я развернулась и пошла к машине. Он заковылял следом.

— Нет, уважаемая, постойте!.. Я не обнаглевший дурак — я просто циничный клоун! Чувствуете разницу? Я не морален, но так же и не аморален — это все глупости. Я просто любопытен и получаю удовольствие от жизни во всех ее проявлениях!..

— Послушайте, любезный Торак, сейчас речь идет о моихстраданиях, и мне не до шуток!

— Все, что причиняет страдание, вытекает из подчинения и господства, разве вы не знали об этом?.. Впрочем, я перебил вас… Вы ведь хотели поведать еще что-то? Я весь внимание!

Переезд в меньший дом казался мне одним из возможных решений проблемы. Из тех домов, которые я осмотрела, уже третий показался мне подходящим. Кирхберг — небольшой поселок, соседи с трех сторон, слева разведенная женщина с двумя детьми, справа чета пенсионеров, сзади директор банка, галерея, голландская печь, панельное отопление в полу, три вида утепления, кухня, до самой дороги все засажено елями. Громадный комод из замка, черепица на крыше, год постройки 1988. На втором этаже три комнатушки — гостиная, детская, спальня. Идиллия. Двухместный гараж, сауна. Дом расположен на пригорке; вид на поселок, а когда стоишь на террасе, то на соседей. Очень заманчиво купить готовым такое прекрасное, теплое, чистое, функционирующее гнездышко — хитро расставленная западня.

— Итак, ты собираешься здесь с Составителем Букетов каждый вечер после телевизора отправляться в общую, супружескую постель — заниматься счастливым сексом? — спросил Джек.

Собственно говоря, его зовут Якоб; музыкант, звукоинженер, спившийся, заброшенный, оригинальный и сложный. Вечные проблемы с несоответствием делаемого и действительного, приступы мании величия, клеймо гениального неудачника, неисправимый романтик, прирожденный артист со стремлением к самоубийству и самоиронией, которая касалась по большей части как раз этого стремления к самоубийству. Абсолютно неинтеллигентен, неординарен, совершенно не умеет себя вести. Изменяет всем вокруг, не исключая самого себя; несмотря на это, характер присутствует, хотя и выражается порой только в сопротивлении.

Я промолчала, впрочем, ухмыляясь. Потом сказала:

— Итак, полмиллиона за семейный эксперимент, по-твоему, слишком много?

Я прекрасно знала, что это удобренная почва для помешательства в лоне семьи, где супруги уже не могут переносить атмосферу психологического удушья.

Что тебе нужно — у нас все так прекрасно складывается?Самое позднее через две недели я начну докапываться до мужчины: почему он такой медлительный, почему так тяжел на подъем, почему не выдает новых идей; все это начнет меня угнетать. В таком доме уже не может быть мыслей о свободе. В таком доме только спят, едят и смотрят телевизор.

Регулярно приходят друзья на пиво. Самое позднее — до двенадцати. Потом ночь, потом снова день.

Вот уже месяц будущее стоит передо мной стеной серого тумана. И какая-то пелена вокруг.

Но одно я знаю точно: что этот мужчина, Симон, от чьего решения я якобы завишу вот уже год, — это моя большая ошибка. В его присутствии я впадаю в депрессию, голова моментально пустеет. Я теряю чувство юмора, становлюсь вялой и усталой. С недавних пор у меня почти хронические приступы зевоты.

Через четырнадцать дней совместной жизни я вышвырнула его за то, что он в первый же день моего отсутствия снова спал со своей женой.

Как раз в тот день, когда я уже была уверена, что могу и хочу освободиться, он снова позвонил:

— Я читаю твою книгу «Законы судьбы», — взволнованно сказал он, — уже почти всю прочел и теперь знаю, что делать. Нельзя оставлять за собой несожженных мостов, в твоей книге об этом тоже говорится. Когда хочешь что-то сделать, нужно делать это окончательно, без перестраховки. Взгляд на цель и — вперед! Я не могу больше оставаться в этом доме. Сегодня она переполошилась из-за того, что я захотел почитать, — так дальше продолжаться не может. Я хочу к тебе. Мне нужно к тебе! Я приду в четверг или в пятницу!

В который раз мы играем в эту идиотскую игру — думаю я и уступаю:

— Зато я не могу разделить твоего энтузиазма: если ты не приходишь сейчас, то нет нужды вообще это делать!

Сколько раз я это уже говорила? Когда я, наконец, смогу просто хлопнуть его по плечу и сказать: «Все было прекрасно, дорогой, но мы с тобой два разных мира и общего между нами не больше, чем между колдовством и менеджментом»?

С переездом я ощутимо отупела. Слова выпадали из головы, я уже не могла связно выразить какую-либо мысль; впрочем, у меня их и не было. Содержимое черепной коробки превратилось в студенистую кашу из негативных реакций. Ему нечего ответить, когда я что-нибудь рассказываю, он часто начинает во время самого рассказа зевать, живет в каком-то сумрачном мире безучастности почти ко всему, кроме секса, денег и торговли. И еще, пожалуй, чувства; да, теперь еще и чувство. Он хочет убежать от монотонности своей супружеской жизни, которая не дает ему ничего, кроме просмотра телевизора после рабочего дня. Он хочет ко мне — жить со мной, работать со мной и для меня. Но кроме абстрактного желания, у него нет ничего, никаких предпосылок: опыта, окружения и интеллектуального уровня — ничего. Кто он вообще такой, что я никак не могу его оставить?