Я села. Часы на камине показывали одиннадцать; удивившись тому, что уже так много времени, я услышала в соседней комнате голоса. Встав, я накинула на себя теплый шерстяной платок и подошла к двери. Аксель разговаривал с Эстер. Голос Акселя звучал сдержанно, потом я услышала рассерженный тон Эстер. Я поняла, что женщину что-то сильно разволновало.

Я открыла дверь и застыла в изумлении, не веря своим глазам.

Эстер держала в руках мое письмо; я с гневом и возмущением поняла, что кто-то вскрыл его.

Злость пересилила страх. Думая только о совершенной подлости, я ворвалась в комнату и вырвала письмо из пальцев Эстер прежде, чем она успела раскрыть рот.

— Как вы посмели!

Спазм сдавил мое горло. Я почти ничего не видела.

— Как вы посмели вскрыть мое письмо!

Ей потребовалось не более пяти секунд, чтобы прийти в себя.

— А как смеешь ты! — парировала она. — Как ты смеешь писать такую возмутительную клевету обо мне школьнику! Меня никогда в жизни так не оскорбляли!

— Жизнь подтверждает мою правоту! — отозвалась я. — Только женщина, меняющая любовников, как перчатки, способна опуститься до чтения чужого письма...

— Постойте, — сухо произнес Аксель; Эстер не отреагировала; он повысил голос, и она замолчала. — Пожалуйста... нет, Эстер, послушай меня! Говорю тебе, послушай меня! Я считаю, что если моя жена поступила дурно, решив посплетничать со своим братом, то ты также повела себя не лучшим образом, вскрыв письмо, адресованное другому человеку.

— Она постоянно пишет своему брату — я никогда не доверяла ей! Да кто она такая? Внебрачная дочь ланкаширского повесы и жалкой французской эмигрантки, которую всю жизнь содержал любовник.

— Извини, — вмешался Аксель, — по-моему, подобные обвинения в незаконнорожденности и аморальности звучат немного странно из твоих уст.

— Я, — произнесла я, но он перебил меня:

— Помолчи.

Я замолчала.

— ...строит из себя леди, — в ярости выпалила Эстер, — вечно пытается продемонстрировать, какая она воспитанная.

— Она действительно воспитана лучше тебя. Порядочной женщине не придет в голову вскрывать письмо, адресованное другому человеку... нет, дай мне закончить! Ее отец был английским джентльменом, принадлежавшим к тому же классу, что и твой муж. Думаю, тебя всегда устраивало его происхождение и воспитание. Ее мать принадлежала к одному из лучших домов Франции, была аристократкой значительно более знатной, чем твои предки — извини меня за мою прямоту в столь деликатном вопросе, как происхождение, но первой эту тему затронула ты. Что касается ее незаконнорожденности, так бастардом был английский король Вилльям Завоеватель, к тому же вся династия Тюдоров произошла от незаконнорожденного отпрыска Джона Гонта. Так что я не желаю больше слышать намеки на то, что моя жена ниже тебя по происхождению. На самом деле справедливо обратное. Думаю, это тебе отлично известно.

И тут с моим сознанием что-то случилось. Я обнаружила наличие в нем темного тайного уголка, в существовании которого я не признавалась себе, так и не зарубцевавшейся раны, причинявшей мне боль. Я ощутила несправедливость жизни; чувство неполноценности уязвило мое самолюбие. Я вдруг увидела в Акселе не чужака, но мужчину, готового встать на мою защиту. Рана тотчас начала заживать, я потеряла страх перед темным уголком сознания, ко мне вернулись та гордость и то самоуважение, которые были у меня еще тогда, когда я не знала слова «бастард». Исцеление произошло так быстро, что на моих глазах появились слезы; я не могла говорить. Я посмотрела на Акселя с любовью.

Эстер собралась уходить. Ее лицо было разъяренным; высокомерие женщины казалось сломленным.

— Пожалуйста, оставь нас, — сказал ей Аксель.

Пробормотав что-то, она резко повернулась к двери; ее шаги были стремительными, голова — высоко поднятой. Дверь хлопнула, и мы остались одни.

— Аксель, — сказала я и разрыдалась.

Он обнял меня, я прильнула к нему. Я плакала на его груди, не стыдясь моих слез. Он гладил пальцами мои волосы, шею.

— Ну, довольно, — сказал он наконец. — Ничего страшного не произошло! Жаль, что ты написала такое письмо, но если Эстер почувствовала себя оскорбленной, она сама в этом виновата. Даже если она подозревала, что ты могла написать подобную глупость, она не имела права вскрывать письмо.

Я не могла сказать ему, что мои слезы вызваны другой причиной, но он, вероятно, сам об этом догадался.

— Ее слова задели меня, — сказал Аксель. — Терпеть не могу, когда англичанин или англичанка заговаривают о классовой принадлежности или происхождении человека. Меня слишком часто называют иностранцем; я не выношу нелепые предубеждения.

Он поцеловал меня в лоб; я все еще не могла раскрыть рот; Аксель взял письмо с секретера, куда я бросила его, вырвав из рук Эстер.

— Должен, однако, сказать, что мне весьма не понравилось это письмо.