Он любил брата. За то, что тот всегда стоял за него, когда все были против. Ибо нет ничего дороже семьи.

Он ненавидел брата. За то, что тот чересчур туп. За то, что чересчур силён. За то, что стоял на его пути. Ибо нет ничего дороже власти.

А теперь брат мёртв. Кальдер дал ему умереть. Всего лишь ничего не делая. То же ли это самое, что и убить человека?

Всё, о чём он мог думать — насколько трудней станет теперь его жизнь. Все дополнительные обязанности, которые ему придётся выполнять, ответственность, к которой он не чувствовал себя готовым. Теперь наследник он. Всё бесценное отцовское достояние — вражда, кровь и ненависть — теперь его. Вместо скорби он чувствовал досаду, и недоумевал, почему же не чувствует большего. Все смотрели на него. Наблюдали за ним, наблюдали, как он поступит. Чтобы окончательно выяснить, что он за человек. Ему стало стыдно, даже неловко — смерть брата не откликнулась в нём ни виной, ни печалью — лишь холодом. А потом злостью.

А потом очень сильной злостью.

С неё стянули мешок, и Финри сощурилась на свету. Уж на таком свету, какой был. В помещении стоял пыльный полумрак — там располагались два косых оконца, да низкий, выгнутый посередине потолок. На стропилах покачивалась паутина.

В паре шагов перед ней стоял северянин — широко расставив ноги, уперев руки в бока, голова слегка задрана в позе человека, привыкшего к тому, что ему подчиняются, причём не мешкая. Короткие волосы припорошила седина, а лицо, жёсткое и острое, как зубило, прорезали выемки старых шрамов. Присматриваясь, он оценивающе кривил губы. На плечах тускло сияли тяжёлые звенья золотой цепи. Влиятельный человек. Либо считающий себя влиятельным.

Позади него стоял мужчина постарше, зацепив большие пальцы за пояс невдалеке от потёртой рукояти меча. У него имелась лохматая поросль на подбородке — нечто между бородой и щетиной, и свежий порез на щеке — тёмно-красный с розовой каймой, перетянутый уродливыми стежками. На его лице отражалась отчасти грусть, отчасти решимость, будто ему не нравится происходящее, но иного выхода нет, и теперь он настроен довести дело до конца, во что бы то не стало. Помощник, лейтенант первого.

Когда глаза Финри привыкли, она заметила третью персону, в тени, на фоне стены. Как ни странно — женщину, и с тёмной кожей. Высокую и худую. Длинный плащ свисал, открывая обёрнутое бинтами тело. Финри затруднялась ответить, какова её роль.

Вопреки искушению, она не обернулась, хотя и знала, что позади есть ещё один, на самом краю слуха улавливая его скрипучее дыхание. Тот, с металлическим глазом. Хотелось бы знать, в руке ли у него сейчас тот ножик, и насколько его кончик близок к её спине.

— Это она? — плотоядно ухмыльнулся темнокожей женщине мужчина с цепью, и когда он повернул голову, Финри увидела лишь складку старого шрама, там, где полагалось быть уху.

— Да.

— С виду она не очень-то похожа на решение всех моих проблем.

Женщина, не мигая, уставилась на Финри.

— Ещё недавно вид у неё был получше. — Глаза были, как у ящерицы, — чёрные и пустые.

Мужчина с цепью шагнул вперёд, и Финри лишь усилием воли не съёжилась. Что-то в его облике создавало ощущение, будто он балансирует на грани жестокости. Что малейшее его движение перерастёт в удар кулаком или головой, или чего похуже. Что сама его природа зовёт сдавить ей глотку, и лишь постоянно пересиливая себя, он вместо этого разговаривает.

— Знаешь кто я?

Она вскинула подбородок, пытаясь казаться бесстрашной, и почти наверняка потерпела крах. Сердце бухало так сильно, что она была уверена — им слышно, как оно лупит по рёбрам.

— Нет, — ответила она на северном наречии.

— Стало быть, ты меня понимаешь.

— Да.

— Я Чёрный Доу.

— О. — Едва ли она соображала, что сказать. — Я считала, что вы повыше.

Доу приподнял изъеденную царапинами бровь на пожилого. Пожилой пожал плечами.

— Что тут сказать? Ты короче, чем о тебе ходит слава.

— Как большинство из нас. — Доу вновь посмотрел на Финри, прищурив глаза, оценивая её ответ. — А твой батя? Выше меня?

Они знали, кто она. Кто её отец. Без малейшего понятия как, но знали. Это или добрый знак, или очень плохой. Она взглянула на пожилого, и он одарил её легчайшей, извиняющейся улыбкой, затем содрогнулся — должно быть, улыбаясь, растеребил швы. Она поняла, что человек с металлическим глазом сместил вес на другую ногу — позади скрипнула половица. В целом они — не та компания, от которой стоило ждать добра.

— Отец примерно вашего роста, — произнесла она полушёпотом.

Доу усмехнулся, но в усмешке не было веселья.

— Ну так, самый зашибенный рост.

— Если вы хотите повлиять на него через меня, вы разочаруетесь.

— Неужели?

— Ничто не помешает ему исполнить долг.

— И ему не будет жаль потерять тебя?

— Очень жаль. Но он будет лишь упорнее с вами сражаться.

— О, я его уже уважаю — что за человек! Верный и сильный, и доверху набит справедливостью. Снаружи подобен стали, но… — Он ткнул себя кулаком в грудь и оттянул нижнюю губу. — Он чувствует. Боль, вот здесь. И плачет в минуты затишья.