И Кингури пришел домой. Увидав, что Луежи спокойно управляет народом с помощью старейшин, он, с трудом сдерживая ненависть к сестре, сказал, что не собирается жить с ней вместе и не будет спорить о власти, потому что все, что делал отец, он делал правильно. Так сказал Кингури, думая совсем иначе.

Он недолго пробыл в Каланьи и снова отправился в странствия. Какой-то беспокойный голос постоянно призывал его на далекие пути кочевников. Но лишь немногие мятежные люди отправились вслед за ним на равнину, где Кингури решил остановиться и утвердить свою власть. Обосновавшись на новой земле, он стал призывать воинственных и храбрых людей, чтобы вместе с ними искать славу на дорогах странствий. Так говорил он, а думал о том, как бы отвоевать у ненавистной сестры древнюю землю бунго.

— Кингури зовет нас воевать, — говорили люди между собой, не разделяя его воинственных, честолюбивых намерений, — но зачем нам война? Тот, кто пойдет с Кингури, станет его рабом.

И барабаны Кингури умолкли, не дождавшись, когда славные люди бунго придут служить старшему сыну умершего вождя. И тогда этот самый жестокий и самый непокорный из всех бунго в бессильной ярости, что не может стать вождем народа, стал вождем разбойников. Ни один из вождей бунго не признал его власть.

В темные, беззвездные, безлунные ночи, сквозь мрак и туман доносились до селений Каланьи воинственные кличи людей Кингури. Мирные бунго дрожали в страхе, что разбойничьи отряды отверженного сына вождя нападут на их селения, сея смерть и ужас. Потому что война и добыча, убийство и рабство стали законом Кингури.

Тогда бунго начали строить вокруг селений ограды. Вооруженные стрелки день и ночь охраняли дороги, а по окраинам селений и внутри них по ночам горели высокие костры. Старые колдуны просили богов, чтобы они прекратили наконец бесчинства Кингури и его спутников. А по всей стране звучали тревожные голоса барабанов, призывая бунго к осторожности.

Однажды, когда Кингури возвращался из очередного набега в небольшое селение на берегу Рубилаши, в котором захватил много рабов, он услыхал голоса барабанов Каланьи. Люди Кингури застыли в ужасе, вслушиваясь в рокочущие грозные звуки. Они знали, что вожди страны бунго осуждали на смерть Кингури и тех, кто присоединился к нему.

Засвистели кнуты по спинам рабов. Воинственный клич Кингури слился с воем ветра. Он поспешно укрылся за оградой своего селения я приказал людям быть наготове, хотя сам и не верил в то, что они смогут защититься.

— А у еж и нас боится! — крикнул он, желая ободрить струсивших. — Пусть приходят ее вожди. Мы справимся с ними!

Но люди, уставшие от постоянных скитаний, знали, что вожди Каланьи не посылают пустые угрозы.

С тех пор как Кингури стал вождем этой маленькой страны, его люди не охотились, не ловили рыбу. Они жили только грабежом, и даже женщины, всегда сопровождавшие их и таскавшие награбленную добычу, разучились работать на полях. И когда пришла пора дождей, а с черного неба на землю обрушились грозы, в селении Кингури нечего было есть. От награбленного ничего не осталось. И мужчины и женщины со страхом смотрели на обнаженную землю, ничем не засеянную.

Тогда Кингури решил покинуть это селение и снова начать разбойничьи набеги. Но маленькие селения страны бунго опустели. Их жители оставили родные места, они ушли в большие селения Каланьи, на которые Кингури не отваживался нападать. Не зная, что делать дальше, Кингури попытался заставить женщин обрабатывать прибрежные земли, а мужчин ловить рыбу. Но люди отвыкли от работы и, возмущенные приказом вождя, стали разбегаться. Голод и недовольство ожесточили их сердца. Кингури яростно расправлялся с беглецами, надеясь, что таким образом он наведет порядок среди своего немногочисленного народа. Теперь Кингури, постоянно опасаясь нападения отрядов воинов Каланьи, редко покидал селение. И покидал он его лишь для того, чтобы где-нибудь обменять рыбу на соль или продать рабов. Проклятые, осужденные народом, обреченные на смерть вождями, жили люди, которые присоединились к мятежному Кингури.

А Луежи-иа-Канти, Владычица Земли, как только солнце вставало на горизонте, над равниной, как и прежде, шла в сопровождении рабынь на поля, раскинувшиеся вдоль берега реки. Там она, как некогда и старая Конти, ее мать, проводила весь день, наблюдая за работами. Но прежде чем солнце заходило, Луежи возвращалась в селение. И все видели, как она восседала на троне из черного дерева, украшенном резьбой, изображающей разные сцены из человеческой жизни. Сидя на этой троне, она принимала людей, которые хотели просить у нее совета, придумывала новые законы, сама спрашивала совета у старейшин, всегда учитывая желание большинства. Поступая таким образом, она быстро завоевала расположение народа, который больше всего ценил справедливость.

Мудрые вожди и старейшины, которых старый вождь Иала-Маку просил помогать его дочери управлять народом, всюду следовали за ней по пятам. Они опасались, как бы кто-нибудь жаждущий власти не использовал ее неопытность. Они боялись, как бы кто-нибудь не заронил в ее сердце ненужной жалости к брату Кингури. Самые близкие советники, бывало, даже преувеличивали злодеяния брата, совершенные в чужих землях, чтобы в сердце Луежи не закралось сострадание. Луежи слушала всех, но делала по-своему. Она считала себя достаточно взрослой, чтобы самой принимать решения.

Время от времени до Каланьи доходили вести о Кингури, но они уже не были такими тревожными. Гонцы сообщали, что он живет в своем селении, лишь изредка покидая его, чтобы отправиться на берега Касаи. Когда Луежи спрашивала о младшем брате, ей говорили, что он проводит свои дни в игре на кисанже, что он никуда не ходит, не занимается разбоем и не пьет вино.

И тогда печаль затмевала ясные глаза Луежи, потому что она вспоминала, как старая мать любила слушать песни и игру младшего сына.