Она рассказывала об этом без горечи и сожаления, как о самых обыденных жизненных неприятностях, не касавшихся ее лично. Помолчав немного, она продолжила:

– Судя по последним сведениям, которыми я располагаю, мама с Питти живут в Бербанке, но не уверена, что это так. Ну, мне пора.

Аралия поднялась, и я не особенно настраивал, чтобы она посидела со мной еще. Она действительно выглядела очень усталой. Однако с радостью согласилась, когда я вызвался проводить ее и проверить, не прячется ли в ее номере какой-нибудь подозрительный тир. Тщательно осмотрев все помещение и посетовав на то, что мне не удалось никого обнаружить даже под кроватью, я вернулся в свой номер.

Приняв душ, я залез в постель и еще раз просмотрел желтые машинописные страницы, врученные мне капитаном Сэмсоном, особенно те из них, где упоминался покойный Малыш Бретт. Итак, "линкольн-континенталь", который я видел на улице Россмор, числился в списке пропавших – он исчез незадолго до шести вечера. Во всяком случае, владелец заявил о его пропаже без пяти шесть. Им, естественно, оказался Гуннар Линдстром, чье имя значилось на регистрационной карточке.

Сам Линдстром, судя по имеющейся информации, не только "вне подозрений" у полиции, но и является законопослушным, добропорядочным и уважаемым гражданином, пользующимся высокой репутацией в научных кругах. Ему принадлежит более восьмидесяти патентов на изобретения, а научные открытия в области математики и технологии многократно отмечены почетными наградами. Это было уже интересно. Второй ученый-изобретатель, на которого я натыкаюсь сегодня. Кто первый? Эмбер? Точно, Норман Эмбер.

Слипающимися глазами я пробежал дополнительный параграф о научных заслугах Линдстрома – главы престижной компании "Линдстром Лэбереториз", расположенной на Олимпик-бульваре, здесь, в Лос-Анджелесе. В нем содержался длинный перечень почетных званий и наград, присвоенных ему за последние двадцать лет, и прочие скучные данные.

Засыпая, я перебирал в памяти события прошедшего дня, и перед моим мысленным взором возникали то мерзкий, хитроумный Эл Хоук и его сообщники-рецидивисты, с которыми я пока не был знаком и с которыми мне только еще предстояло познакомиться, то Сэмсон, то даже гангстер, которому я сломал ногу, и, наконец, Аралия.

На Аралии я задержал свое внимание, мысленно любуясь неотразимой красотой ее лица, живыми глазами, теплыми губами, нежной улыбкой, безупречной фигурой... Ее образ еще некоторое время блуждал на грани сознания, потом растворился в сладком сне.

Утром, очнувшись от сна, я некоторое время понежился в постели, а потом, как обычно, решительно открыл глаза, приветствуя новый день. Почмокал губами, зажмурился, потом снова слегка приоткрыл глаза и выпустил из себя весь воздух вместе с остатками сна. Несомненно, где-то уже буйствовал рассвет, но только не в моем номере. Независимо от времени суток или года, я всегда просыпаюсь так, словно сейчас полночь праздника Всех Святых. Конечно, позже я прихожу в себя, и энергия во мне бьет ключом, но такое состояние приходит не сразу, и, чтобы обрести его, требуется время.

Набравшись духу, я отважно сел на край кровати, поскреб свою волосатую грудь, до отказа высунул язык, потом медленно втянул его обратно. Закончив таким образом утреннюю зарядку, я поплелся в ванную, не забыв на ходу включить кофеварку.

Вскоре жизнь вновь станет вполне приятной штукой. Вскоре, но не сейчас.

Погода в тот день была необычной для Южной Калифорнии. Легкие серые облака, сквозь которые просвечивала нежная голубизна неба, время от времени затмевали утреннее солнце, но на душе у меня было легко и радостно. Я мчался в своем "кадиллаке" по Уилшир-бульвару, обдуваемый прохладным сентябрьским ветерком. У меня и впрямь были все основания для оптимизма. Я заметно продвинулся в своем расследовании, несмотря на пять неприятных минут, проведенных с Берни Хутеном.

После трех чашек крепчайшего кофе, пары ложек комковатой овсяной каши – я так и не научился готовить ее без комков – и четырех сигарет мне наконец удалось выбраться из "Спартанца", не забыв при этом натянуть штаны. Последующие два часа я посвятил встречам с далеко не благочинной публикой. Приступая к очередному расследованию, я первым делом выявлял связи подозреваемых мною лиц и объяснял своим надежным помощникам, что меня интересует и на что им следует обратить внимание.

Обычно, если удается выявить те или иные связи лица, подозреваемого в преступлении, я никогда сразу не обнаруживаю этого и приступаю к разработке своей версии спустя несколько часов или дней, поскольку только тогда появляется надежда выловить что-то стоящее. На этот раз мне было некогда расставлять сети. Пришлось действовать с ходу, потому что от вышедшего в тираж боксера Берни Хутена я узнал нечто такое, что могло иметь отношение к Аралии, Малышу Бретту и его скоропостижной кончине, хотя в общем-то шанс был невелик – один из десяти.

Я разыскал Хутена в третьеразрядном баре на Шестой улице, где редкие клиенты заказывали главным образом пиво или дешевое вино и потягивали его в одиночестве за маленькими круглыми столами, покрытыми облупившейся клеенкой. Я знал, что Хутен приходит сюда по утрам похмеляться. Он обычно разбавлял пиво джином или ромом, а потом проглатывал этот адский коктейль, что я находил даже менее аппетитным, чем комки в моей овсяной каше.

Я заказал ему порцию "Былого Времени" и стал рассказывать свою сказочку, на которую он отреагировал красноречивым:

– Не знаю. Балдеж. Может быть.

– Что "может быть", Берни?

Он приподнял стакан над кружкой и некоторое время с удовольствием наблюдал, как золотистый бурбон растворяется в светлом пиве.

– Не знаю, кто хотел ее укокошить, Скотт. Или по чьему заказу. Но я слышал, что кто-то здесь, в Лос-Анджелесе, вызвал профессионального убийцу с востока, чтобы тот кого-то пришил. Разговор об этом шел то ли вчера вечером, то ли сегодня утром.

– Но, может быть, все это брехня? – заметил я.