Меня пригласили встретиться с Комитетом британских гражданских служащих, которые собирали помощь для посылки в освобожденную Голландию. Им хотелось узнать, в чем там сейчас самая большая нужда. Я сказал: транспорт — железнодорожный и автомобильный — вот, помимо, конечно, продовольствия, самая насущная проблема. С великом трудом удалось мне донести до них, до какой степени разорена Голландия, что не хватает самых простых вещей — булавок, носовых платков, носков и, конечно же, еды. В том же мы постарались убедить и наших соотечественников, рассказав им, что большая часть Голландии попросту голодает и что поставки продовольствия — это самый главный приоритет.

После переговоров с королевой Вильгельминой мое пребывание в Лондоне длилось еще две недели, после чего я вернулся в Голландию самолетом. Положение там постепенно улучшалось. Дело шло к полному освобождению всей страны.

В воскресенье 6 мая 1945 года у нас было двое гостей. Гостиниц в Эйндховене в то время не существовало, так что наши гостевые комнаты были всегда заняты. В числе постояльцев был, например, Альберт Плесман, основатель Королевского общества воздушных перевозок (KLM), который, возвращаясь с востока страны, где вынужден был скрываться от немцев, остановился у нас на пути в Лондон. Планы восстановления KLM в нем так и кипели, так что Оттену, который делил с ним гостевую, после его отъезда пришлось отсыпаться.

В то воскресенье и пришла долгожданная весть о капитуляции Германии. Мы сидели в гостиной, когда радио донесло до нас это великое известие. Волна радости омыла наши сердца. Мы созвали всех домашних, преклонили колени и возблагодарили Господа.

Военные коммюнике за день до того были столь многообещающими, что все промышленники Эйндховена согласились объявить субботу выходным днем. Но и в понедельник никто не работал — не до того было. Все ликовали и праздновали, когда королева Вильгельмина обратилась к народу из студии радиостанции «Свободная Голландия».

После полного освобождения страны всем нам пришлось очень непросто. Вопросом наипервейшей важности стало то, как человек вел себя во время оккупации, и все поголовно считали, что коллаборационисты должны немедленно понести наказание. В стенах «Филипса» этот вопрос проблемы не представлял, поскольку мы сами проверили военное прошлое каждого работника. Порой такая проверка оканчивалась увольнением. Но, надо сказать, в целом обвинения в сотрудничестве с оккупантами подтвердились по отношению к совсем немногим филипсовцам.

Имелись, однако, сложности и другого рода, также связанные с поведением людей в условиях войны, — особенно это касалось руководящих работников. Превосходный заведующий отделом или кадровик мог, к примеру, испытывать неодолимый страх во время воздушной тревоги. Или же бывало так, что начальники цехов требовали неукоснительного соблюдения трудовой дисциплины, как будто никакой войны не было, в то время как их подчиненные выказывали больший уровень сознательности и порой демонстрировали свое превосходство и стойкостью характера, и присутствием духа. Во время оккупации подчиненным волей-неволей приходилось терпеть таких боссов, но после освобождения они наотрез отказывались подчиняться распоряжениям людей, к которым потеряли уважение. Со временем такие конфликты себя исчерпали, очень часто вследствие того, что в нормальных, мирных условиях способность большинства руководителей вести за собой снова сделалась очевидной. Но поначалу это все-таки вызывало трения.

Еще одной проблемой оказалась необходимость снова, после многих лет сознательно неторопливой работы, достичь довоенного качества и темпов производства. Такие требования не всегда встречали понимание, и, сказать по правде, несколько коротких забастовок начались по самым тривиальным причинам. Это, впрочем, послужило нам хорошим уроком. Так, на заводе стекломасс изменили часы работы, но никто не позаботился объяснить рабочим, почему это произошло. В результате в десять часов утра раздался звонок: на заводе стекломасс забастовка! И вот я отправился туда и скоро оказался лицом к лицу с людьми, у которых накопилось множество претензий.

Конечно, я готов был обсудить все претензии, но сначала следовало возобновить работу. Потребовалось проявить волю. Я подошел к оператору огромного пресса и сказал:

— Давай, приятель, запускай машину. Все остальное — потом.

Через несколько минут буханье пресса раздалось по всему заводу, и, кто бы сомневался, скоро заработали все цеха. Тогда я начал переговоры с представителями рабочих. Мне выложили множество застарелых проблем, порой более, порой менее справедливых. Чтобы разобраться во всем, потребовалось бы много времени. Наконец я взглянул на часы и сказал:

— Поеду-ка я домой пообедаю. Я обещал жене, что буду обедать дома, потому что сегодня, видите ли, мой день рождения.

— Да если б мы знали об этом, господин Филипс, мы б никогда этого сегодня не сделали!

Такой ответ был весьма показателен для наших отношений. Так что мы в тот же день пришли к соглашению по ряду конфликтов, которые и возникли-то исключительно из-за недостатка личного общения.

Некоторое время спустя возникли сложности на стеклодувном заводе. Стеклодувы наши пришли к заключению, что их работа значительно тяжелее, чем у рабочих всех других филипсовских заводов. Кроме того, они считали, что слишком велик разрыв между нормами выработки на различные типы электроламп. Таким образом, возникала возможность злоупотреблений: бригадир мог поручить более легкую работу своим приятелям, оставив задания потяжелее другим.