Аниська и без пояснений понимает это. Она видела, как Григорий несколько раз встречался со старостой. Приходил и сосед Василий Лукашонок. Они о чем-то долго шептались на кухне.

Но всякий раз, когда Аниська видела Герасима Яковлевича в компании бургомистра, ей было трудно отделаться от неприятных ощущений.

Вот и теперь они тоже стоят рядом и, кажется, никак не могут наговориться. Полицаи нетерпеливо переминаются с ноги на ногу. Им, сытым и пьяным, хочется засветло выбраться из этой глухой лесной деревушки. Мало ли что может случиться ночью в лесу.

Когда бричка пронеслась мимо дома, Аниська приподнялась над плетнем и высунула язык. Так она раньше дразнила своих обидчиков.

Вдруг кто-то легонько щелкнул ее по затылку. Оглянулась: Василий!

— Так ты уважаешь начальство?

Скажи такое Григорий, она бы сразу нашлась как ответить. Но перед Василием… Несмотря на то, что он был чуть ли не в два раза моложе ее старшего брата, она робела и терялась.

Перед этим черноволосым парнем она чувствовала себя еще маленькой. Хотя разница в их возрасте была не очень большой, всего каких-нибудь 5–6 лет — Аниське уже исполнилось четырнадцать! — Василий казался ей недосягаемо взрослым. Она была шестиклассницей, а он до войны работал бухгалтером колхоза и был вожаком местных комсомольцев.

Иногда наедине, когда первые девичьи фантазии начали тревожить Аниську, она думала о Василии, представляла его в своем воображении. И каждый раз видела другим. То неторопливым, задумчивым, чем-то озабоченным, немного замкнутым. То неудержимо веселым. Таким видела она его на вечерах, когда он брал в руки мандолину или скрипку, склонялся: над цимбалами. Все эти музыкальные инструменты были ему послушны.

Но ни веселым нравом, ни солидностью своей, ни особой ролью среди молодежи, а чем-то другим, — что Аниська вряд ли могла объяснить, — притягивал он ее к себе.

— Ласточка, позови-ка Мишку, — попросил Василий.

— Я мигом, — с готовностью ответила Аниська и исчезла в сенях. Через открытую дверь к ней донеслось несколько слов из разговора, который вели парни в доме. Не все в нем разобрала. Но последнюю фразу уловила полностью.

— Значит, на кладбище. Когда взойдет луна…

На кладбище?.. Что им там нужно? Как-то непонятно в последнее время ведут себя ребята. Вчера вечером собрались в доме Василия, закрылись и долго о чем-то совещались. Хотела зайти, но в Дверях появилась Мария Петровна — мать Василия. Она позвала в палисадник, стала показывать, как расцвели ее всегда очень красивые астры. Неужели и она заодно с ребятами? Вместе с ними скрывает от всех какую-то тайну?

Не простое любопытство заставляет Аниську подсматривать за ребятами, прислушиваться к тому, о чем они говорят. Многими из них она давно уже восхищается. Восхищается и гордится еще с того памятного вечера, когда в колхозном клубе выступал начальник погранзаставы из Домонова. В присутствии многих прошковцев он объявил благодарность Василию и Петру Лукашонкам, ее младшему брату Михаилу и еще некоторым комсомольцам за то, что они помогли задержать нарушителя границы.

Тогда за рекой Синюхой лежала чужая земля — земля буржуазной Латвии. Не раз, бывало, доверяли пограничники местным комсомольцам — парням и девушкам — нести вахту на отдельных участках пограничной полосы. Доверяли, разумеется, не случайно. Знали кому.

Как завидовала Аниська им, старшим! Эти парни казались ей совсем уже взрослыми.

Завидовала и позже, в первые дни войны, когда под обстрелом и бомбежкой комсомольцы вместе со всем населением создавали на перекрестках дорог вдоль бывшей границы оборонительные сооружения, рыли противотанковые рвы. Парни ушли в истребительный отряд. Его возглавил брат Аниськи — Григорий. Отряд не знал покоя ни днем ни ночью. Стояли в дозоре на дорогах, проверяли документы, выезжали на поиски вражеских парашютистов…

Далеко за деревню перешагнул фронт, и внешне казалось — присмирели, притихли комсомольцы. На самом деле это было не так.

Может быть, это и некрасиво подсматривать, но Аниське очень хочется узнать — для чего соберутся сегодня ребята на кладбище.

Конечно, туда она не пойдет. Могут заметить. А вот спрятаться в Юлькином огороде — в самый раз. Ее картошка подходит к самому кладбищу. Оттуда все видно.

Аниська открывает дверь и, выждав немного, быстро перебегает двор. У калитки прижимается к тополю и внимательно вглядывается в конец улицы, туда, где за Юлькиным домом чернеют деревья и кусты кладбища. Девочка осторожно идет вдоль забора и вдруг замирает. Кто-то цепко хватает ее за руку.

«Вася? Гриша? Петя?..» — шепотом гадает Аниська, немного оправившись от неожиданности. Страх сменяется неловкостью, стыдом. Девочка пытается вырваться, но холодная, неприятно скользкая рука, что сжимает ее пальцы, не отпускает. Незнакомо и сиплое дыхание, от которого бросает в дрожь.

— Гы-гы-гы! Попалась, коза-стрекоза, в лапы пешего лешего, — гудит над самым ухом.

— А! Ленька Ярыга… Пусти, черт! Пусти, а то скажу ребятам — поколотят тебя, — грозит Аниська.

— Пеший леший не боится ребят-котят, — в рифму отвечает Ленька.