— Нет тайника! — налился гневом Леон. — Я вывел Голышева на золото, и хватит с них. Теперь пусть катятся.

— Вывел, да не на то! — побагровел Мишка. — Ты на песок их вывел, а там — самородки. На кой хрен им твой песок? Они и связываться не будут. А где самородки?

— Я са-мо-родков не знаю, — с растяжкой проговорил Леон, и голос его уже таил в себе угрозу.

— Врешь, зна-аешь, — отвечал Мишка, медленно поднимаясь с табуретки. — А кому Одноглазый перед смертью тайну выдал?

— А ты слышал? — Леон тоже стал медленно подниматься.

— Слышал!

— Раз слышал, так и веди Голышева на самородки. Сколько тебе за находку отвалят?

— Все мои будут!

Они впились друг в друга ненавидящим взглядом, готовые к жестокой схватке. В какую-то секунду Мишка метнул глазами на стену возле дверей, где висело ружье, а Леон, заметив это, выразительно глянул на рукоятку охотничьего ножа, торчавшего из голенища его мехового сапога, и тут же отступил к своей табуретке, сел на нее, усмехнулся и, резко сбавив тон, сказал:

— А к чему тебе деньги, Архангел? Жена у тебя красивая, детей нет, пушнины за сезон на прожитье наберешь — живи и наслаждайся. Чего тебя к самородкам тянет? Вот уйдешь с Голышевым в тайгу, а тут, глядь, жену уведут. Будут тебе самородки.

— Надо будет, с собой возьму, — хмуро ответил Мишка, тоже усаживаясь на прежнее место. — По тайге ходить умеет, за это не волнуйся.

— А с собой возьмешь, там Голышев уведет, — усмехнулся Леон. — Он малый неженатый и на смазливых заглядывается. Ходил ведь с ним, знаю. Как положит глаз — ни одна не устоит.

— Ладно, кончай провокацию, — махнул рукой Мишка. — Тебя государство просит, а ты уперся. Ну и черт с тобой, держи свою тайну.

— Государство!.. — добродушно передразнил его Леон. — Когда это ты таким защитничком государства стал? Помнится, кто-то из нас двоих предлагал другому документик раздобыть на старательский промысел, щипать понемногу жилку Одноглазого и делить пополам добычу. Вроде ты предлагал?

— Кончай, Сохатый, — легонько пристукнул по столу ладонью Мишка. И, раздвинув в улыбке широкий рот с прокуренными желтыми зубами, сказал: — Нечего нам с тобой делить. Вот разольем остачу — и катись, — потянулся он к бутылке. — Сам я по гостям не мотаюсь и своих гостей долго не держу. А ты, как понимаю, в поселке не заночуешь?

— Все верно говоришь. — Леон взял свой наполненный полустаканчик.

— Ну, еще по разу опрокинем за Пальму-мученицу, — вяло сказал Мишка. И, выпив, добавил: — А загашник Одноглазого они сами найдут. Это тебе тоже знать надо. Так что соображай. Если сообразишь чего толкового, дай знать. Тебе другого Мишку Архангела в компаньоны не найти.

Гость не успел ответить: у него заложило уши от гула взревевшего на улице вертолета. Дом пошатнулся, наполнился страшенным гудом, и все в нем закачалось и задрожало: стены, окна, решетки, занавески, стол, посуда и даже половицы. Собаки беспокойно подхватились, заметались по кухне, поджимая хвосты, стали подвывать. На груди у охотника, под кухлянкой, зашевелился тихо-мирно спавший до этого щенок, пискнул раз-другой и заскреб лапами, желая выбраться на волю. Леон сунул руку за пазуху и вытащил щенка — черного, лохматого, лопоухого и совсем еще слепого.

— Тихо вы, черти! Пошли в сени!.. Видал, нервы тут показывают!.. — вытуривал в это время Мишка из кухни собак. И, захлопнув за ними дверь, кивнул в сторону затихавшего гула. — Улетел твой Голышев.

— Ни пуха, ни пера, — равнодушно ответил Леон, поднимаясь. И, поглаживая щенка, сказал Мишке: — Позови жену, пусть молока ему даст. У меня на нартах порошок есть, да мерзлый.

Зачем тебе жена? Она спит давно, — ответил Мишка.

Он сам развел водой молочный порошок, зачерпнув его ложкой из жестяной банки. Леон опустил на пол щенка, и тот, слепо потыкавшись носом о края миски, добрался-таки до молока и начал с причмоком ухлебывать его. Мишка, присев на корточки, наблюдал за щенком.

— Похоже, ищейная псинка, — сказал он. И вскинул на Леона глаза: — У кого раздобыл?

— Свой, Найда моя привела. А в кормилке пусто, старая больно. За порошком с ним и приехал.

— Подарил бы, а?

— Не-е. Жен и хороших собак даже первому другу не дарят. Разве что сменяемся? — хохотнул Леон, кивнув на закрытую дверь в комнату.

— Кончай гигикать, — выпрямился в ногах Мишка. — Забирай щеня, чтобы не обдристал тебя дорогой. Вон-на, миску молока упер! — Мишка накинул на себя телогрейку, готовясь к выходу.

Леон поднял щенка, сунул за пазуху, насадил на голову малахай и, прежде чем выйти в сени, громко, так, чтобы слышно было в комнате, сказал:

— Ну, бывайте здоровы, спасибо за хлеб-соль!

Теперь оленей со двора выводил гость. За нартами шагал, как караульный. Мишка. Уже с улицы Леон снова увидел сквозь распахнутые ворота Мишкину тюрьму-каталажку, а в освещенном окне — силуэт вышедшей на кухню Изы, которая перемещалась на фоне черной решетки.

Мишка гаркнул на собак, и ни одна из своры разномастных дворняг не посмела выбежать со двора. А сам он вышел за ворота, держа в руках связку ключей и два увесистых замка — для калитки и ворот.