Зуев называл их «студентами» — Леона, братьев Олега и Степу Егоровых и мудрого Яшку Туманова, шпарившего наизусть всего Лермонтова, а Алену прозвал Сероглазкой. Они познакомились с Зуевым зимой, за три месяца до госэкзаменов. Тот прилетел из Магадана в Хабаровск, пришел к ним в техникум подбирать выпускников для северной геологоразведки. Увидев его, Яшка Тумаков сказал словами из «Мцыри»: «…страшно бледен был и худ и слаб, как будто долгий труд, болезнь иль голод испытал». Всего и года не прошло, как израненная страна отпраздновала победу и обрела мир, и на Зуеве все еще была офицерская шинель со споротыми погонами, шапка с вмятиной от свинченной звездочки и суконная гимнастерка с тремя боевыми орденами.

Из всего их курса будущих геологов Зуев отобрал только четверых парней, и были все четверо на удивление рослыми, с литыми мышцами ребята, хотя и далеко не сытым было студенческое житье в те послевоенные годы. А вот девчонок Зуев на Север не приглашал, ссылаясь на трудные условия работы. Но без Алены и для Леона отпадало заманчивое предложение. Они росли в одном детдоме и, поступив в один техникум, на один и тот же факультет геологии, стали неразлучны. Когда Леон отказался, заколебались и его друзья — братья Егоровы и Яшка Тумаков. Но Зуев не хотел упустить приглянувшихся ему парней. «Пусть будет по-твоему, студент, — сдавшись, сказал ему Зуев. — Забирай с собой срою девицу, раз такая любовь. И в мае я вас жду. В конце мая надо уходить в тайгу». Это означало, что всем им нужно досрочно сдать экзамены. На сей счет Зуев договорился с руководством, а потом, улетев из Хабаровска, напоминал о себе телеграммами: «Как дела, студенты? Желаю успешной сдачи. Зуев». Или: «Начали комплектование партий. Держу вас в уме. Зуев». Последняя его телеграмма носила почти приказной характер: «Торопитесь. Весна ранняя. Выход тайгу опережением графика, Случае задержки дольше 15 мая ждать не будем. Зуев».

Они вылетели в Магадан тринадцатого. «С чертовой дюжины начинаем, как бы чего не вышло!» — пошутил в аэропорту Яшка Тумаков, а Алена шутливо жмурила лучистые серые глаза и просила: «Яшенька, не каркай! А то отменят рейс — и не попадем к пятнадцатому!»

Яшку Тумакова, Олега и Степу Егоровых провожали их мамы (отцы их погибли на фронте. Отец Олега и Степы был кадровым военным, командовал авиаполком. Отец Яшки, писатель, в войну стал корреспондентом дивизионной газеты, от него-то, видимо, и был Яшка силен в литературе), а Леона с Аленкой некому было провожать. Однако, не знавшие с детства своих родителей, они не испытывали особой горечи по этому поводу. Даже не горевали от того, что из-за всей этой спешки с экзаменами, получением дипломов, поспешным отлетом не успели сходить в загс и расписаться. Так что ничего у них с Аленой и не было в жизни: ни загса, ни росписи, ни свадебной вечеринки, — была только любовь, и с ней они покинули Хабаровск.

А потом — какая же потом могла быть свадьба? Пятьсот километров из Магадана на попутках по знаменитой колымской трассе — через сопки, над ущельями в снежных заносах (в Хабаровске весна в разгуле, а здесь чуть таять начинало), — и все в темпе, в темпе, не задерживаясь в пути в неприглядно тусклых, барачного типа и потому неприятных для глаза поселках, — из боязни опоздать, не добраться до таежного селения с непонятным названием Орумчан, где ждал их Зуев.

В назначенном месте трассы, в одиноком домишке дорожного участка, как и было условлено, их поджидал посланный Зуевым проводник — Мишка Архангелов, малый крупных габаритов, широколицый, с бесцветными, какими-то молочными, однако прилипчивыми глазами — уставится на тебя и не отпускает.

Мишка показался им бывалым таежником, на которого можно смело положиться. Они отшагали с ним верст тридцать по заснеженной тайге, вошли в Орумчан, дымивший двумя десятками печных труб, по количеству имевшихся домов, и в одном из таких домов, превращенном в продуктово-товарный склад геологоразведки, предстали пред очи Зуева. А на другой день они уже покинули уютный, с теплыми печками Орумчан, таща на себе пуда по два геологического снаряжения и продуктов.

Вертолетов тогда не было, транспортом геологам служили собственные ноги. Ноги у них были крепкие, а радость велика — всех их взял в свою партию сам Зуев, вместе с Мишкой Архангеловым, числившимся в ней разнорабочим. Мишка, как после выяснилось, был из «бывших» — сидел за кражу зерна в каком-то сибирском колхозе, а выйдя на свободу, устроился грузчиком в магаданском аэропорту. Там и заприметил его, возвращаясь из Хабаровска, Зуев, оценил недюжинную силу Мишки, переманил к себе, и тот с самого начала, как вышли из Орумчана, оправдывал его надежды: был вынослив, как вол, да и смекалкой, несмотря на свои шесть классов, не уступал вчерашним студентам.

По тайге, огибая сопки и переваливая через них, вдоль быстро таявших рек и речушек Зуев вел их к затерянному у черта на куличках поселку Ома, где жил эвен Павел Касымов, на которого Зуев делал крупную ставку. Экспедицию догнала в пути весна и побежала вперед, оставляя за собой раскисший снег на земле, плывущие по рекам льдины, тяжелую мокрядь в воздухе и холодный дождь, роняемый не небом, а деревьями, на которых солнце топило иней. Весна поспешно выгоняла из тайги зиму, дерзко сдирала с нее белую одежду и натягивала свое серо-зеленое убранство.

Спустя неделю они ввалились в избу Павла Касымова, донельзя измученные, но ни на йоту не поддавшиеся унынию, ибо Зуев и уныние были несовместимы, а Зуева они уже боготворили. За эту неделю он стал для них эталоном мужества и выдержки. Будучи старше каждого из них всего на восемь-десять лет, он казался им чуть ли не стариком — все прошел, все видел и все знал. Он учился геологии в Ленинградском горном институте, в последний предвоенный год искал руду в Казахстане, в войну стал сапером. Потеряв руку, потеряв в блокадном Ленинграде жену, двухлетнюю дочь и всех своих близких, Зуев в 1943-м подался на Север искать золото, провел три экспедиции, открыл два золотоносных района с богатым содержанием металла. Тайгу знал как собственный дом. С одной рукой быстрее любого из них заставлял вскинуться костром сырые ветки, свободно ориентировался в лесной глухомани. Он научил их быстро готовить пюре из сушеной картошки, варить «полевой суп», соорудить земляную печь, на которой можно жарить отличные пухлые лепешки. И не щадил себя, первым входил в ледяную воду, если требовалось перейти вброд какую речушку, и наравне со всеми тащил на себе тяжелый груз. Такой начальник внушал не только уважение — вчерашние студенты преклонялись перед ним.

Алену он жалел. Еще при выходе из Орумчана велел ребятам разделить между собой поклажу Алены и сам проверил тяжесть ее рюкзака. Та сопротивлялась: «Это несправедливо, — говорила строптиво. — Я такая же, как все. Зачем эти поблажки?» — «Разговорчики! — строго отвечал он. — Кто начальник партии — я или вы?» Да и потом, уже на переходах, он постоянно спрашивал: «Устала, Сероглазка, или держишься? Если здорово устала, будем привал делать». — «Нет, ничуть», — упрямо отвечала она и краснела при этом, оттого что говорит неправду. На самом же деле ей было трудно в этом переходе. Алена и вообще-то не отличалась крепким здоровьем, была бледная и хрупкая, две косички соломенного цвета (собиралась после экзаменов сменить их в парикмахерской на завивку, но не успела) делали ее похожей на школьницу, которой еще не год и не два предстояло сидеть за партой и пачкать чернилами пальцы. К тому же на базе в Орумчане не нашлось сапог ее размера, пришлось обуться в сорок второй номер, и случалось, что нога Алены, попав в выемку среди камней или поваленных деревьев, оставалась в одном носке, без сапога и портянки. Но Алена не жаловалась и не хныкала, старалась быть «как все», потому и обижали ее всяческие скидки на «женский пол» и особое внимание.