Митрофан Митрофанович выхватил из Ириных рук журнал, раскрытый на странице, где начинались рассказы, сказал: «Спасибо, голубушка, спасибо», воткнул под мышку тощий портфелишко и почти вприпрыжку устремился к столикам, на ходу цепляя за уши тоненькие дужки очков.

«Может, у него спросить? Такой милый человек», — подумала Ира, глядя, как Митрофан Митрофанович присаживается к полированному столику у окна, в которое заглядывает тополь, сплошь усыпанный серебряными полтинниками.

И не спросила: «ми в кубе» был далеко от нее. Тем более он уже припал грудью к столику и замер, почти вплотную приблизясь очками к журналу. Но и когда он снова пританцовывающей походкой вернулся к барьеру возвратить журнал, она тоже не спросила — постеснялась. Спросила лишь, понравились ли ему рассказы.

— Сносно, — сказал он. Его оценки всегда были предельно лаконичны: «сносно», «впечатляюще», «пустячок», «трогает», «глупость» и так далее. И всегда при этом почему-то вспоминал Чехова.

Сейчас он тоже вспомнил Чехова.

— А помните, голубушка, у Чехова, в его рассказце «Пересолил»? Помните, как он ему кричал… этот землемер! Помните, как он в лесу кричал вознице: «Клим, Климушка! Голубчик!.. Где же ты, Климушка?» — Митрофан Митрофанович тоненько захохотал и замахал коротенькой рукой, — Помните, помните, как он… как он вознице пистолетом грозил?.. — продолжал смеяться он.

— Зачем же сравнивать с Чеховым? — мягко возразила Ира.

— А с кем, голубушка Ирина Николаевна, сравнивать? — отсмеявшись, спросил «ми в кубе». — Я более тонкой, более смешной и горькой прозы не читал. Но это не плохо, совсем не плохо, — потыкал он коротким пальцем в лежавший на барьере журнал. — Я знаком с этим автором, читал его повесть «Гнездо кукушки». «Гнездо» острее этих рассказов.

— Но ведь это совсем разные вещи, — заметила Ира.

— Не спорю, не спорю, вещи разные, — весело щуря без того крохотные глазки, сказал «ми в кубе». — Вопрос — в чем разные? А разные — в глубине и широте поставленной проблемы. Будьте здоровы, голубушка Ирина Николаевна, — скороговоркой проговорил он и, сунув под мышку портфель, вприпрыжку устремился к двери.

Сегодня странный день: все заходят в библиотеку поочередно, точно загодя сговорились. И точно для того, чтобы Ира с каждым поговорила и каждого хорошенько разглядела. Зашли юнцы первокурсники, потом девчонки-модницы, пожелавшие познакомиться с фрейдизмом, за ними — Яшка Бакланов, потом Кулемин, потом «ми в кубе», будто заранее расписали порядок своих визитов.

Теперь вдруг звонок, и в трубке знакомый голос:

— Ир, привет, чертушка! Узнаешь? Динка Карпова. Я в вестибюле. Как к тебе проникнуть?

— О-о, Динка! Боже мой! — обрадовалась Ира. — Взлетай на третий этаж. По коридору три поворота влево и в закоулке — табличка на двери. Поняла?

— Бегу.

Минуты через две в дверях собственной персоной появилась Динка. Ира выбежала из-за барьера. Они с Динкой — старые подружки: восемь лет работали вместе в читальном зале городской библиотеки.

— Динка, что с тобой?! — ахнула Ира.

— А что, я тебе такая не нравлюсь? — засмеялась Динка и крутанулась на толстом высоком каблуке. Потом, «сделав мину», важно прошлась взад-вперед по ковровой дорожке. И, смеясь, спросила: — Ну как?

— Так это правда?!

— Допустим. Но все-таки как? — Динка небрежно постукивала носком лакированной туфли по ворсистой дорожке.

— Сумасшедшая! — сказала Ира.

Дело в том, что все годы у Динки были гладкие и прямые пепельные волосы, а сама Динка была толстой коротышкой. Очень симпатичное лицо — и совсем уродливая фигура. Особенно ноги. О таких говорят: «бесформенные колоды».

Теперь Динка стала ярчайшей блондинкой со взбитыми, как яичный белок, волосами и втрое… нет, вчетверо худее. Правда, ноги… Ах, просто ей нельзя носить короткие юбки и выставлять коленки!

— По-моему, я не произвела на тебя впечатления, — фыркнула Динка. Она швырнула на столик пухлый сверток в яркой цумовской обертке, сбросила туфли и плюхнулась на стул. Потом сказала Ире. — Ты тоже похудела, фигурка точеная стала.

— Брось, — сказала Ира, чтобы успокоить Динку, хотя сама знала, что похудела (трижды за лето зауживала да боках платья и юбки). — Какая была, такая и есть.

— Ты просто не замечаешь, а я полгода тебя не видела. Фигурка у тебя блестящая.

Это Ира и сама знала: сложена она хорошо. Красотой не блещет: подкачал нос («Черт трем нес — одному прицепил»), но фигура у нее, как любит говорить Примадонна, «на уровне мировых стандартов». Но что о ней? Вот Динка, Динка!.. Ира подошла к Динке, притянула к себе ее голову, Динка лбом уткнулась Ире в грудь, а Ира сказала:

— Дурочка! Зачем ты себя истязаешь? Я ведь знаю, что у тебя были обмороки на работе. Мне ваши девчонки рассказали.