Мое место находилось неподалеку от Шейха, и я буквально затаил дыхание, боясь упустить что-то важное. Шейх взял три чистых листа бумаги и бросил их в котел, в горячую воду. В комнате царила тишина. Все сидели молча, в полной неподвижности, и только Тадж, наклонившись, шепнул мне:

— Забавное, скажу я тебе, зрелище. Только не шевелись, что бы там ни произошло.

Я кивнул и стал пристально вглядываться в горшок, лишь время от времени посматривая на Таджа. Вне всяких сомнений, он прекрасно знал, что должно случиться.

— Ш-ш, просто смотри и жди: сейчас кое-что произойдет, — шепнул он. Я вновь приклеился взглядом к горшку с водой.

Внезапно, в мгновение ока, вода куда-то испарилась, и три листка вырвались из сосуда. Один за другим выстроились они в воздухе — безо всякой поддержки со стороны. Еще пара мгновений, и три листка, слегка покачавшись, слились воедино. Образовавшийся лист бумаги начал вращаться в воздухе. Он кружился все быстрее и быстрее и вдруг замер — резко и внезапно. На чистом ранее листе выступили буквы, черные и отчетливые. Со своего места я хорошо видел надпись, хоть и не знал, что она означает.

Шейх подошел к бумаге и прочел слова, после чего попросил одного из присутствующих плотно закрыть ставни. В комнате сразу стало темно, и только строки, подобно огненной голограмме, отчетливо сияли в воздухе.

Шейх подозвал Таджа и попросил прочесть загадочную надпись. Я не слышал, о чем они говорили, но по тому, как оба кивали головами, было видно, что им удалось прийти к согласию. После этого Тадж вновь уселся рядом со мной.

— Что там такое? — шепнул я, но Тадж резко наступил мне на ногу, чтобы я не болтал. Ножища у него была дай Бог, и я, скривившись, тут же умолк. Остальным, похоже, и так все было ясно, и они в полном спокойствии наблюдали за странными движениями Шейха. Тот взглянул налево, бормоча что-то непонятное, затем направо, повторяя те же загадочные слова. Вслед за этим он поднял руки как бы для молитвы — так делают обычно иудеи и мусульмане. Коснувшись груди, он произнес: «Ахлан, ахалан, ахлан, ахалан, би салама». Загадочная надпись еще пылала в воздухе, и Шейх добавил: «Асма’у хусма атх сабха».

— О чем это он? — шепнул я, толкая Таджа в бок.

— Ты что, совсем ничего не знаешь? — спросил тот. — Это имена семи афритов. Они должны открыть нам врата подземного города.

— А как же…

Тут он вновь наступил мне на ногу. Боль была такой, что я сразу замолк.

«Бахур, бахур!» — отчетливо произнес Шейх. В комнате появился человек, в руках у которого была подставка для благовоний. Шейх стал размахивать ею взад и вперед. Комната наполнилась ароматным дымком, и все начали бормотать что-то — громко и нараспев. Все это было настолько загадочно и непонятно, что у меня мурашки побежали по спине. Так продолжалось пару минут, после чего все внезапно замолчали. В это мгновение буквы слились воедино, превратившись в сияющий шар интенсивного серебряного оттенка, который практически сразу исчез из виду.

Кто-то из мужчин распахнул окна, и в комнату ворвался тусклый вечерний свет. Шейх, положив руку на сердце, торжественно произнес: «Благодарю». Сказано это было трижды. Интересно, подумал я, кого именно он благодарил и кому молился в самом начале? Ни разу не произнес он слова «Бог», «Аллах» или какого-то другого имени божества. Тогда я еще не знал, что улемы, даже будучи арабами, не принадлежали к числу мусульман и придерживались своего, совершенно иного взгляда на мир.

Мастер встал со своего места. За ним поднялись остальные. Одежды их с легким шумом рассекали воздух, нарушая установившуюся тишину. Туарег буквально парил в воздухе. Я смотрел на него, стараясь подавить внутренний дискомфорт. Верхняя часть его тела была плотной, зато внизу одежды свободно закручивались, выдавая абсолютную пустоту. Неудивительно, что выглядел он скорее как призрак, чем обычный человек.

Каждый из них подошел к Мастеру, поклонился ему, а затем пожал руку жестом, который явно носил церемониальный характер: большой палец правой руки касался места между большим и указательным пальцами левой, после чего левая рука накрывала правую. Так же поступил и Туарег, проплывший, в свою очередь, мимо Мастера. Затем все они начали благодарить друг друга, сопровождая свою благодарность словами «Рама Ахааб». Я не знал этих слов и не понимал, что говорят они на анахе, языке, общем для ануннаков и улемов. Однако внутреннее чутье подсказывало мне, что было в их словах нечто особенное. Я молча смотрел на мужчин, стараясь уловить смысл их речей, пока Мастер не похлопал меня по плечу и не-сказал, что мне лучше выйти на улицу.

Тадж вышел вместе со мной.

— Уж очень много ты болтаешь, — заявил он. — На твоем месте я был бы повнимательнее! Вряд ли тебе посчастливится еще раз присутствовать при чем-то подобном.

Я лишь пожал плечами, однако в глубине души вынужден был признать, что Тадж прав и такие события случаются крайне редко. Как-то неожиданно я проникся симпатией к суданцу: меня уже не отпугивали его странная внешность и необычное поведение. Тот, будто прочитав мои мысли, сунул руку во внутренний карман своей кричаще-пестрой куртки и достал оттуда два леденца. Один из них он тут же презентовал мне.

— Не мог бы ты рассказать мне про афритов? — спросил я, посасывая свой леденец. — С какой стати мы вообще их вызываем? Почему бы просто не спуститься в этот подземный город? Боюсь, я плохо понимаю, что тут происходит.

— У вас дома, во Франции, есть у дверей такая вещь, как джарас, звонок? — спросил в свою очередь Тадж.

— Разумеется, — ответил я, даже не пытаясь скрыть удивления.

— Так вот, у дверей в подземный город такого звонка нет, хотя они прочно заперты. И если ты хочешь попасть внутрь, надо, чтобы тебя кто-то пустил. Тут могут помочь африты, но для начала следует вызвать их особым способом. В противном случае они даже не будут знать, что ты хочешь открыть двери. Да и откуда им знать? Не настолько они умны.