Шрифт:
— Мы, по-моему, о чем-то договаривались?!
Пришлось остаться.
И вот мы всем отделом подходим к управляющему.
— Простите, Игнат Сидорович, — начал заведующий, — но мы хотим извиниться перед вами за нашего младшего техника Бокового, который так нахально позвонил вам и наговорил кучу глупостей…
Управляющий раскрутил свой мундштук и, вытрусив из него на ладонь антиникотиновую таблетку, снова закрутил его.
— Или, может быть, вы скажете, что впервые об этом слышите? — торжественно спросил заведующий и победоносно глянул на меня.
Управляющий поискал глазами урну и метко швырнул в нее антиникотиновую таблетку.
— Мне кажется, — сказал наконец Игнат Сидорович, — что вам нечего извиняться за Бокового. Он все сказал правильно, и я ему очень благодарен за этот звонок. Или вы другого мнения?
Заведующий что-то невразумительно пробормотал, настолько путано, что управляющий махнул рукой и направился к выходу.
Первым пришел в себя Пошевеля. Он хлопнул меня по плечу и подмигнул:
— Оказывается, это был-таки не розыгрыш?
— Действительно звонил, — согласилась Завалишина.
«Конечно, звонил, — торжествовал я, идя к троллейбусной остановке. — Только не тогда, когда вы слышали, а двумя часами позже из другой комнаты, где никого не было. И не ругал управляющего за статью в стенной газете, а, наоборот, назвал ее шедевром публицистики, образцом принципиальности и объективности. И еще сказал, что каждый сотрудник должен чувствовать себя счастливым, работая под его руководством…»
Устами младенца…
— Знаешь, дорогая, — сказал я жене, — на этот раз тебе придется пожертвовать одним вечером. Нужно навестить Корецких.
Кислое выражение на ее лице не смогло поколебать мое решение. Десятки раз я обещал этому бедняге Корецкому заглянуть на чашку чая и всегда подводил его. Представляю, как они с супругой готовились, как ждали! После каждого приглашения, которое я по-хамски игнорировал, он сидел на работе сам не свой, в глазах его читалась боль и обида: мол, если уж подчиненный, так можно и в грош не ставить!
Кстати, с тех пор как я возглавил отдел, в котором Корецкий занимает скромную должность младшего технолога, я, упаси боже, ни разу и жестом не дал ему почувствовать, что мы с ним находимся на разных ступеньках служебной лестницы.
На этот раз Корецкий так упрашивал, что я не выдержал и заверил его твердо:
— Придем! Обязательно придем к вам завтра вечером!
— Боюсь, опять не сможете, — горько усмехнулся он. — Снова возникнут какие-нибудь обстоятельства, найдутся уважительные причины…
— Никаких обстоятельств и причин! — отрезал я.
Жена сопротивлялась отчаянно. Призвав на помощь все свое красноречие, я убеждал ее:
— Думаешь, мне хочется идти к нему? Да он так надоел мне на работе своим постоянным нытьем, что лишний раз и видеть его не хочется.
— Зачем же ты себя заставляешь? — пожала недоуменно плечами жена.
Понимаешь, руководитель, большой или маленький, обязан иногда приносить в жертву личные симпатии и удобства. Помучаемся какой-то вечер, зато доброе дело сделаем. Представляешь, каким стимулом будет для Корецкого наш приход? С каким старанием он будет после этого работать?
И вот мы с тортом «Космос» поднимаемся лифтом на восьмой этаж и звоним в дверь. Открывает мальчик лет шести — ну вылитый Корецкий!
— Родители скоро придут и очень просили вас подождать, — улыбнулся он застенчиво. Так обычно улыбается и его отец, когда отпрашивается на полдня с работы.
Мальчик проводил нас в гостиную и, упреждая возможные вопросы, отрапортовал:
— Зовут меня Стасиком. Мне шесть с половиной лет. Этой осенью пойду в школу. Маму и папу люблю одинаково. Шоколада не ем. Когда вырасту, буду капитаном самоходной баржи. Братика у меня нет, есть сестричка Галя, только двоюродная. А еще есть танк на батарейках, шагающий робот, коллекция гоночных машин…
— А скажи нам, Стасик, — остановила его жена, — почему ты незнакомым дяде с тетей дверь открыл? Откуда ты знаешь, что мы и есть те самые гости, которых ждут твои родители? А вдруг…
— А я в глазок посмотрел, — сказал Стасик, — и увидел дядю, которого описал мой папа: страшного, как Карабас Барабас, только без бороды, и тетю — толстую-претолстую, такую, что и в дверь не пролезет. И догадался: это и есть Ставищанские.
— Но, как видишь, в дверь я все-таки пролезла, — каким-то не своим голосом заметила жена.