— Нужно отойти, иначе мы погубим много воинов, — проговорил негромко стратигос, неотступно следя за ходом сражения. Верный советник перевёл это беку и тархану, восседавшим на своих роскошных конях.

— Пусть отходят! — повелел раздосадованный первой неудачей бек тархану Исмаилу.

Пока перестраивались вернувшиеся воины, стратигос думал, как поступить дальше. Наконец был дан сигнал нового наступления. На этот раз в просветы между завалами на полном ходу, сотня за сотней, пролетали быстрые конники и уже за завалами так же быстро выстраивались огромным полумесяцем, прикрываясь от новгородских стрел щитами. Новый сигнал боевых рогов — и хазарская конница устремилась на обороняющихся. Степные батыры обрушили свою силу и гнев на непокорных новгородцев, которые, однако, не испугались диких воинственных кличей степняков. Особенно туго пришлось тем хазарским воинам, которые столкнулись с железными рядами нурманской тьмы, почти полностью закрытой прочными щитами и облачённой в железо, которым были забраны даже лица воинов. Стрелы и копья отскакивали от стальной армады. А железные ряды тьмы Свена, ощетинившись длинными копьями, нанизывали на острия отчаянных храбрецов и поражали их коней. Лязг и звон железа, боевые кличи с обеих сторон, стоны и крики раненых людей, оскаленные лошадиные морды с выпученными от ужаса и боли очами, и кровь, — много крови своей и чужой, бьющей горячими струями из разрубленных членов, — всё смешалось в безжалостной мельнице смерти. Всё ожесточённее становилась рубка, всё больше тел мёртвых и ещё живых, человеческих и лошадиных, низвергалось на искромсанную землю.

Бек Менахем наблюдал за схваткой зоркими очами с вершины белого холма, сидя в седле, под боевым знаменем, окружённый многочисленной охраной хорезмийских лариссиев.

— Ага, вот Ререх уже и свою конницу ввёл в битву, — бросил он злорадно, обращаясь то ли к самому себе, то ли к окружавшим его охоронцам и посыльным. — Почему не обходите урусов слева, почему не замыкаете кольцо? — раздражённо спросил бек у тархана.

— Там нельзя пройти, о великий, болото, кони вязнут и гибнут.

— Тогда загоните туда урусов вместе с их каганом! — грозно сдвинул брови Менахем.

Ещё один натиск хазарского войска — и снова новгородцы с остатками конницы оказались в самом тяжелом месте своей обороны, не дав хазарам отрезать левое крыло от центра. Тархан Самуил рассвирепел окончательно, и сам возглавил новый, как ему казалось, последний удар. Он видел, что скоро левое крыло новгородцев будет полностью окружено, а правое и центр загнаны в топкое болото. Вместе с тарханом, блестя на солнце дорогой византийской бронёй с золотыми орлами и алея плащом, устремился византийский стратигос. Ещё миг — и горячка боя поглотила их, перенеся туда, где время течёт долго и неимоверно быстро одновременно.

«Зачем этот хитрец полез в битву, понятно, хочет приписать себе победу, когда она уже почти в руках, и отчего я последовал за ним? Всё будто бы вышло так, как я и предполагал, но что-то идёт не совсем так, что?» — роились в голове стратигоса беспокойные мысли. Верный его помощник и переводчик ничего не думал, он просто летел туда, где был много раз и к чему давно привык, — там нужно только рубить, колоть, защищаться, и нет места сомнениям и раздумьям.

Вдруг и грозный тархан почувствовал изменение в ходе жестокой рубки, как будто сзади на плечи ему кто-то накинул невидимый плащ, который мешал сражаться. Самуил, надёжно прикрытый впереди своими верными телохранителями, огляделся и… даже растерялся от неожиданности: за его спиной шёл бой. Этого не могло быть: как прижатые к болоту и почти рассечённые надвое урусы могли оказаться сзади?! Так же беспомощно закрутился на своем коне верный темник Джюрден, он тоже ничего не понимал.

— Мы окружены, Исмаил! — наконец прохрипел Джюрденбей. — Сзади засадная конница урусов!

— Быстро строй своих итильцев и хорезмцев в русскую ладью, будем пробиваться! — прокричал, мешая греческую и хазарскую речь, стратигос.

— Джюрден, мы должны умереть, но спасти Хамалеха, — прокричал вне себя Исмаил. Мысль о том, что если они сейчас не вырвутся, и владыка с тремя сотнями личной охраны станет лёгкой добычей урусов, а тогда род бека просто уничтожит весь род тархана, придала невероятную силу хазарскому воеводе.

Ольг внешне был, как всегда, спокоен, но чело то и дело покрывала нервная испарина. Его конные воины, хмурые и сосредоточенные, сидели или прохаживались возле своих коней. Лес, в котором схоронилась конница новгородцев, жил своей обычной жизнью: стрекотали кузнечики, алкали крови бесчисленные комары, перекрикивались лесные птахи. Но сегодня воевода ничего этого не замечал. Он должен вовремя вступить в битву, не раньше и не позже означенного Рарогом расклада сил.

«Отчего нет гонцов от князя, ведь договорено было, что едва начнут сходиться с хазарами, он немедля пошлёт известие? — в волнении вопрошал себя Ольг. — Дозорные ещё когда донесли, что видели сигнальные дымы, значит, бой уже идёт?» — вопросы, сплошные вопросы без единого ответа вертелись в голове у начальника засадной тьмы. — «Раньше нельзя твоей коннице в сечу, но и позже нельзя», — то и дело всплывали в памяти слова Рарога. Обычно в минуты особого напряжения перед взором Ольга возникал кельтский крест, но тот пока не появлялся. — «А вдруг я потерял сей дар и так и не узрю заветного знака?!» — Воевода нервно заходил около своего коня, но понимая, что в таком состоянии он ничего не почувствует, заставил себя сесть на траву и сосредоточил внимание на травинке, по которой полз золотистый жук. Глядел, как ладно перебирает он всеми своими шестью ногами с крепкими зацепами, как шевелит парой длинных усов, проверяя путь перед собой…

— По коням! — нежданно для всех и для себя тоже, уверенно крикнул воевода, легко вставая и принимая поводья у стременного.

По широкой дуге скакали ободритские и словенские кони, тысячами копыт тревожа веками нетронутые поля и перелески, распугивая птиц и животных. Вскоре у небольшого сосняка заметили коня и лежащего подле него истекающего кровью раненого княжеского гонца. Хотя жизнь ещё теплилась в обескровленном теле, говорить он уже не мог, очи его закатились, и Перуница готовилась напоить его водой Вечной Жизни.

«Значит, бой уже в разгаре», — понял Ольг и, оставив позаботиться об умирающем стременного, пришпорил своего скакуна.

Когда новгородская конница вылетела на простор огромного поля, то ошую узрела тылы хазарского войска, что почти окружило оставшихся в живых новгородцев. Лишь большое болото не давало хазарам замкнуть смертельное коло.

Ольг рванулся вперёд. С каждым шагом коня, приближавшим его к спинам хазарских воев, всё более возгоралась в нём праведная ярая сила, которой нет ни удержу, ни преграды, и воину в том состоянии уже всё равно, сколько врагов перед ним. Чуткий конь ощутил это удивительное состояние седока и слился с ним в боевом порыве: с этого мгновения конь и человек стали единым целым. Хищным железным клювом огромной ободритской птицы стал Ольг с передовыми полками, нещадно кроша и рассекая врагов, а крепкие крылья этой птицы-конницы уже охватывали тылы хазарского воинства, которое в пылу окружения новгородских ратей ещё не успело уразуметь, что теперь само оказалось заключённым в русское коло. Часть новгородцев стояла по грудь в болоте, а оставшиеся на тверди собрались в ладью. Острым носом её была сильно поредевшая железная нурманская тьма. Новгородцы старались пробить хазарское коло. Вмиг почуяв ослабление натиска врага и ободрившись, они ещё яростнее налегли на скученных хазарских конников, которые оказались теперь зажаты меж двух огней и уже не ведали, куда кидаться — вперёд или назад.