В третьем, чтоб не соврать, жилье к женщине высунулась из-за двери рука, подала корзину, прикрытую белой подоткнутой холстинкой, причем сделано это было до того неприметно, что Алена обнаружила корзину уже довольно высоко, когда служанка со свечой остановилась и тем позволила ей перевести дух — Алене мало приходилось в последнее время подниматься по лестницам.

Остановились перед небольшой дверью. Алена принюхалась — из-за двери не то чтобы воняло, а просто разило. И судя по длинному толстому засову, который удерживал эту дверь снаружи, пронизывая основательно ввинченные в стену петли, сидевший внутри человек неоднократно и успешно пытался ранее вырваться на волю.

Алена повернулась к супругам и сделала движение — от себя ладонью. Что означало — вам тут сейчас быть незачем.

И заговорила, медленно, протяжно, крестясь так, словно каждым прикосновением сложенных пальцев ставила на своем теле крепкую печать:

— Знаменуйся, раба Божия Алена, крестом животворящим одесную и единую, спереди, сзади. Крест на мне, рабе Божьей Алене, крест передо мной, крест за мной. Да побежит вся рать врагов от моего креста. Молнией блеснет крестная сила, опалит и ослепит врагов!

Молния была золотая, вырастающая из огненной точки в диск, испускающая не ветвящиеся лучи, а ровное, смертоносное для нечисти сияние. Этот диск возник перед Аленой на темной двери как воспоминание о заветном лике, и она продолжила чтение заговора-оберега, протянув к нему руку.

— Близ меня Спас Златые Власы и вся сила небесная: Михаил, Гавриил, Уриил и Рафаил, ангелы и архангелы, Господние силы и серафимы, святые ангелы-хранители, приданные мне на сохранение души и тела моего от святого крещения. Ангелы Божьи молят за меня Спасителя Христа, чтоб от врагов меня сберег, чтоб благословил сей оберег. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Аминь!

Пока она говорила эти слова, хозяйская чета и служанка притихли. Прежде всего, они не ожидали, что Алена вообще заговорит. Во-вторых, язык оказался вовсе незнакомый. В-третьих, ростом Алена была им всем троим пониже плеча, а голос-то прорезался тяжелый и густой. Кореленкин, не иначе…

Видя, что изумление отняло у них руки-ноги, Алена сама поднапряглась и вытащила засов из пробоя. Затем, зная, что нерешительность в таких случаях опасна, дернула дверь на себя.

И увидела горенку с единственным окошечком, такую, в какой только нашкодивших сенных девок держать. Посреди горенки стоял стол, за столом же сидело существо, одновременно страшное и жалкое. Жалок был взгляд — глазищи широко распахнуты, ну, голодное дитятко невинное, и слезкой они подернулись, и моргнуть боятся!

Кабы только взгляд — и Алена прослезилась бы, прижав дитятко к груди.

Сидела за тем столом здоровая девка лет пятнадцати, кабы не более, и по широкой ее щекастой роже можно было без слов прочитать, что она ела и сегодня, и вчера, и третьего дня.

Мерзкий дух шел от ее приоткрытого рта и, возможно, от объедков, немалым слоем лежавших на полу под столом и вокруг него.

Девка приподняла зад над стулом, опираясь о столешницу руками. И задала некий вопрос, втянув предварительно в рот выползшие изо рта слюни. И голос, и этот звук, и грязные руки — всё было омерзительно.

Алена знала, что это за напасть, имела силу, чтобы с ней управиться, но оказалось, что двух вещей она сгоряча не предусмотрела. И первая была — невозможность собрать всю ту дрянь, что валялась на столе и на полу, не во что сейчас было ее увязать, а вторая — Алена понятия не имела, как узнать имя несчастной девки.

О том, что сейчас произойдет, она знала заранее.

Девке не столь поставили, сколь швырнули на стол корзинку. Она содрала холстину и, не выкладывая еду на стол, принялась жрать, набивая в рот столько, что прожевать была уж не в силах, чавкая по-свински. Наконец что-то увязло за щекой — она выковыряла кусок пальцем и сунула обратно.

Алена молча смотрела на это безобразие и перед ее внутренним взором обозначилась вся его печальная история. Тут сработало проклятие сродни тому, под которым по сей день жила она сама. Но Алена, зная толк в тонком мастерстве, вышивальном ли, ведовском ли, поразилась тому, насколько грубо было наложено проклятие, поразилась его простоте и тошнотворности, как если бы это сделал не человек, владеющий подлинной и отточенной силой, а случайный прохожий, чье ненароком пущенное пожеланьице вдруг по чувству, звучанию голоса, расстановке слов оказалось близким к заклинанию и заработало помимо его истинных намерений.

«Бесовскую пасть» наложить на человека можно было и так — ненароком.

Алена пожалела, что не может расспросить родителей девки, давно ли приключилась эта напасть, кому и чем они досадили до такой степени, что та злыдня отыгралась на ребенке… Но не всё ли равно? Желание помочь, и помочь во всю силу, сколько ее от Кореленки получено, взыграло в Алене! Ведь и сама она пострадала невинно, в материнском чреве проклятая. Так хоть кому-то, кто осмелился на дитя порчу наводить, отплатит она со всей яростью!