— Под Азовом-то ты, государь, больше нынешнего о девках толковал, а к девкам прибыл — про пушечную стрельбу заладил! — дерзко заметил Алексаша.

Петр расхохотался.

— Вот с девками-то ты осторожничаешь, а в городе-то не бережешься, — еще того дерзостней продолжал Алексаша. — Вот так-то будем всюду лазать — и поймут людишки, какой ты такой волонтерский десятник.

— Молчи, — оборвал государь. — Не Возницына же мне под валы да на гласисы посылать. Он и чрево-то по бастионам не протащит…

— Да государь! — взмолился Меншиков, позабыв о ждущей дальнейших ласк Лизхен. — Прикажи — сами перерядимся, всё обмерим, запишем, доложим! Самому-то для чего мельтешить? Чтоб опознали? Да что тебе в той Риге? Проедем — и забудем. Вон, коли будет твоя воля, сундуки откроем, книжищу Пуффендорфия сыщем. Там тебе Рига как на ладони.

— У Пуффендорфия гравюры тех времен, как батюшка мой ходил Ригу воевать! — возмутился Петр Алексеич. — Тому уж лет сорок будет! Гляди, чего проклятые шведы за то время понастроили! Вот нам бы поучиться!..

— Денег-то на это не жалеют, вот и понастроили. Дерут с Лифляндии и дерут! Кабы государь Алексей Михайлыч тогда Ригу взял — был бы у нас знатный порт на Балтийском море, да и не обдирали бы его, как липку. С крестьян подати немыслимые тут берут, а на купчишек лиценцию наложили. Что привозить товар, что вывозить — плати за лиценцию! Знаешь, что в городе-то говорят? Что шведский король с Лифляндии и с Риги имеет миллион талеров чистого доходу!

— Больше бы ты дураков слушал… — буркнул Петр Алексеич и задумался.

— Шведский-то король до той лишь поры на Балтийском море силен, пока всё побережье держит! — не унимался Алексаша. — Ригу потеряет — море потеряет!

— Уходили уж мы отсюда несолоно хлебавши, — сердито отвечал государь. — Нам Рига пока что не по зубам, так и заруби себе на носу! Еще пять годков — новые укрепления встанут, к ней и вовсе подступу не будет! Нам бы чего попроще воевать… Ну да ладно. Что это мы всё о деле да о деле? Ну-ка, Таубхен, говоришь? Голубка?

— Суров ты к девкам, государь мой. С Анной Ивановной, чай, сравниваешь?

— Анну Ивановну тут не поминай! — прикрикнул Петр Алексеич на верного своего охранителя. — Пожелаю — так вознесу, что ее сенным девкам кланяться будешь!

— Твоя на то воля, государь!

Меншиков так тонко усмехнулся, что и у Петра Алексеича плотно сжавшийся от возмущения рот дрогнул.

— То-то, Алексашка. Значит, ре-ко-мен-ду-ешь Таубхен?

Государь усмехнулся, глядя на пышную грудь голубки, и повернулся, чтобы сравнить ее с прочими девками.

Тут-то и увидел он сидевшую в уголке Алену.

Она съежилась, как будто этим могла отвести настойчивый взгляд круглых черных глаз.

— Добрый вечер, барышня, — по-немецки сказал Петр Алексеич.

Алена от внезапного стыда и ответить не смогла.

Фрау Эльза немедленно вмешалась.

— Это племянница моя, в гости приехала из Мариенбурга, хотела приятно провести вечер! Ступай к себе, Хелене, ступай, моя милая, уж поздно!

— Господь с тобой, государь! — вмешался и Алексаша. — Что ж ты заморыша-то выбрал?

— Молчи, — по-русски одернул его Петр Алексеич и вновь по-немецки обратился к Алене: — Пойдем со мной, прошу вас.

— Да государь! — Алексаша ничего не мог уразуметь.

— Не вопи. Девка неприглядная, сидит в уголке никому не нужная, должен же кто-то над ней сжалиться. А то так и проживет век без своей бабьей радости! Пусть уж потом вспоминает.

Государь повернулся к фрау Эльзе, малость смутился.

— Тут у них две комнатки для этого дела есть, — пришел на помощь Меншиков. — Вон в ту дверь ступай, Петр Алексеич, там всё приготовлено!

— Милая барышня, — обратился Петр Алексеич к Алене. — Угодно ли вам?

А сам уже руку протянул, взял ее за тонкое запястье, со стула сдернул.

Алена едва не обмерла.

— Что ж ты так-то, впопыхах, государь? — вмешался шустрый Алексаша. — А еще выпить, а помиловаться? Вечер-то долог!

— Потом выпьем, — государь решительно поволок за собой Алену в распахнутую фрау Эльзой дверцу. Она обернулась, хотя знала — никто на ее отчаянный взгляд не отзовется, никто выручать не кинется, и увидела, как переглянулись Таубхен и Лотхен. У обеих от изумления рты приоткрылись — надо же, какой вкус у московитов…