Пелагейку Алена определила сразу — и, протянув руку, выдернула карлицу из-под рухнувшего на нее стрельца и полюбовника Андрюшки, поволокла за собой в сторону, рывком поставила на короткие ножки.

— Узнаешь? — грозно спросила.

Уставилась на нее Пелагейка, как на нечистую силу.

— Узнала, однако…

— Аленушка!..

— Ты еще скажи — ангельская твоя душенька! — оборвала Алена. — Ну, кайся — сколько и от кого получила, чтобы под кнут меня подвести да моей кровушкой государевых погубителей отмыть? Ну?

— Аленушка!.. Я ли о тебе не печалилась?.. — плаксиво завопила насмерть перепуганная Пелагейка.

— О деньгах ты печалилась! Было б на что со стрельцами молодыми пировать!

Постарела, сдала Пелагейка. Румянец и тогда был наведенный, а теперь — превыше всякой меры. А щеки-то, налитые гладкие щеки, обвисли, а личико-то — мятое, жалкое, с перепугу — жутковатое…

Знай тянет:

— Аленушка, светик, да о чем ты, да что же это?..

И ножки не держат. Быстрые были коротенькие толстые ножки пять годочков назад, да подкосились, коленки как в рыхлый снег вошли — так и с места не сдвинутся. И пестрый подол летника вокруг них, из-под шубы выбившись, по снегу раскинулся…

— Да всё о том же! — говорит, как топориком рубит, Алена. — Кто тебе велел проведать, не хочет ли государыня Авдотья Федоровна ворожить, государя от той Анны Монсовой отваживать? Кто велел подслушивать, как я в верховом саду заговор дурацкий, без замка да без смысла, читаю? Кто приказал на Степаниду Рязанку меня навести, чтобы она мне подклад дала? Кто отраву велел в кувшин подсыпать, чтобы государь выпил?

— Да и господи ты боже мой!.. Да что же это ты, светик?..

— Кто через меня хотел государыню Авдотью Федоровну покарать? Кому надобно было, чтобы она в немилость вошла? Кому охота была в обитель ее упечь?

— Ох, да и что же это ты говоришь, не пойму я никак!..

Чуть было не перехитрила Пелагейка Алену. И впрямь поверила было Алена, что хмель карлице очи застил, ничего она не разумеет. Но снова залепетала Пелагейка невнятное — да перестаралась! Лживый сделался у нее голосок!

— Бога ты не побоялась! — крикнула Алена. — А меня побоишься, блядина дочь!

Она еще не знала, что сделает с Пелагейкой. Ведь и губить хитрую тварь нельзя, пока правды не скажет. И времени маловато — пьяные сотрапезники вон из сугроба, ругаясь, выползают, а Пелагейка на них взгляд кинула, вот-вот заорет, помощи потребует!

И мысленно обратилась Алена к силе своей, потребовав сотворить что-нибудь такое, от чего правда не то что выйдет — а пташкой выпорхнет на свет Божий! Хотя света сейчас как раз и не было — разве что от луны…

Сила отозвалась в ней легким гулом, что зародился под грудью, чуть повыше живота, и растекся по всему телу, до кончиков пальцев в меховых рукавицах.

И на этот гул был ответ — свист где-то вдали, явственный свист, вроде того, с которым кидали арканы и бросались в побоище налетчики дядьки Баловня.

Даже Пелагейка услышала — а уж про Алену и говорить нечего.

Улыбнулась Алена радостно своему могуществу — и от радости на ее личике взвизгнула Пелагейка, откинулась назад, села на пятки и повалилась боком в снег, и стала отползать, выдыхая из груди тихий и страшноватый стон:

— А-а!.. А-а!..

Всплеснуло в Алениных ушах, острые точки обозначились на голове, пять у правого виска и пять — у левого. Закинула она голову — а сзади, словно бы норовя приникнуть поцелуем к ее губам, нависла птичья голова, острый клюв засиял в лунном свете.

— Гаганушка!..

Ох, несладко было предательнице Пелагейке увидеть жуткую птицу, что опустилась на голову едва не погубленной ею рукодельницы, что ласково взялась сквозь плотный плат за Аленины виски, удерживаясь в морозном воздухе трепетанием широко раскинутых разлапистых крыл.

— Не погуби!.. — уразумев наконец, что не комнатная девка перед ней, пугливая да лаской обделенная, а страшная в ярости ведунья, вскрикнула Пелагейка.

— Кто тебе за доносы платил?

— Софья, Софья-царевна, свет! — отвечала карлица. — Она государя извести хотела!..

Может, и поверила бы Алена, да не поверила птица Гагана. Снявшись с головы, налетела она черным мельтешащим облаком на Пелагейку, скрылось лицо карлицы — и раздался вопль.

— Кто платил за доносы? Говори, сука! — крикнула в незримое лицо Алена.

— Глазыньки мои!.. — звериным ревом проревела карлица из черного облака.

— Хуже будет! Кто платил?!

Ярость и радость захлестнули Алену — вот и поквиталась! Когда Пелагейка вновь заорала от боли, радость и ярость достигли предела.