Куда же все подевались? Где карлицы, где малолетние боярышни, где красавицы-девки сенные, где постельницы? Которую царевны, сестры Софьи, к себе переманили, а которая и сама, поразмыслив, переметнулась к набирающей силу молодой хозяйке — младшей дочке Алексея Михайлыча и Натальи Кирилловны, любимой сестрице государя, Натальюшке.

И морочить-то в сенях некого… Вон две девки прикорнули на лавочке — так те и сами как мухи сонные.

Алена вошла.

Тут оказалось, что постельницы у Авдотьи Федоровны всё же есть, да и мама царевича Алешеньки, вдова покойного Ивана Нарышкина, Прасковья, тут же околачивается. В невеликом покое глаза отводить и морок напускать не в пример легче, нежели под открытым небом. Рязанка объясняла Алене, почему это получается, да невнятно, и не объяснения, а умения добивалась от нее Алена. Умение же усвоила.

Таково потрудилась, быстро пустив шепотки да всплескивая ладошками, что и Дунюшке досталось. Встала перед ней Алена, позвала — а государыня Авдотья Федоровна глядит, не видя.

— Да я же это, Дунюшка… — прошептала Алена, запоздало сообразив, что на Дуню-то следовало сперва поставить оберег.

Царица смотрела сквозь нее и в такой одури пребывала — бери ее за руку и веди куда хочешь, равным образом — и Алешенька. Чуть было Алена этого и не сделала. Вовремя сообразила — на дворе Авдотья Федоровна очухается, обнаружит себя с сыном в неожиданном месте и такой поднимет переполох — все стрелецкие полки сбегутся.

И доставила Алена подруженьку свою всего-то навсего в крестовую палату, да и Алешеньку туда же привела. Хоть при таком количестве святых ликов как-то неловко было три зори вызывать, однако иного заговора Алена не знала.

— Утренняя заря Марьяна, вечерняя Мария, полуденная, полуночная и ночная Наталья, — негромко позвала она. — Сестры святые, скоропомощницы, снимите чары колдовские с очей рабы Божьей Авдотьи, отнесите их на кустарные места, на сухие леса. Аминь.

Дунюшка словно прозрела.

Уставилась она на Алену, склонив голову набок и рот приоткрыв. И Алена глядела на нее, наконец-то с горечью осознав, что пропала прежняя Дунина краса, и не кругленьким, а полным сделалось лицо, и брови наведены угольком, и есть в румянце что-то неживое, словно бы не на месте он объявился…

— Сгинь, рассыпься, нечистая сила… — прошептала Дунюшка. — Господи, еще и это мученье… Грешна, господи, грешна…

Алена поняла сразу — Дунюшка, когда она пропала безвестно, казнила себя за то, что отправила единственную свою верную подружку неведомо куда с опасным поручением. И чудится бедной государыне, что неприкаянная Аленина душенька с того света укорять ее явилась…

— Да господь с тобой, Дунюшка! — воскликнула Алена, схватив ее за руки. — Очнись, светик мой лазоревый! Вот же я!..

— Вернулась?..

— Вернулась!..

Тут-то и случилось неожиданное — государыня Авдотья Федоровна разрыдалась в три ручья. Ноги у нее подкосились — вместо того, чтоб на лавку опуститься, едва на пол не села. Алена, как могла, схватила ее в охапку, рукавом ей слезы утирала, словечки ласковые шептала. А на лавку сама пристроилась.

— Дуня, Дунюшка, всё я знаю, всё разумею, я тебя отсюда заберу, уедем, Дунюшка, Алешеньку с собой заберем…

— За что мне горе такое, Аленушка? Чем же я перед ним виновата? — причитала Дуня, уткнувшись мокрым лицом в Аленино плечико. — Мне Бог мужа дал — разве я его не любила? Я же сразу его полюбила, Аленушка, светик! Разве я его когда ослушалась? Разве я ему сыновей не рожала? Ты же всё видела, всё знаешь! Разве я Алешеньку не выходила?

— Выходила, — мрачно сказала Алена.

Бледненький долголицый мальчик стоял у стены безмолвно, и не то чтоб с испугом — с каким-то странным подозрением, склонив головку набок, смотрел на коленопреклоненную мать.

— Аленушка!.. Вот Господь мне свидетель — того мужа, с которым повенчали, так любила, как Богом велено! Не в чем мне упрекнуть себя, на исповеди утаивать нечего! Аленушка, помнишь, как в девичестве шептались? Как я на суженого гадала? Я же коли полюблю — так всем сердечком, ничего не пожалею! А коли он бы ко мне с лаской — Аленушка!.. О-ох!.. Я же за словечко ласковое на смерть пошла бы! И не будет более ни единого словечка!..

— Алешенька тебе все словечки скажет, — перебила Алена. — Ты меня, Дуня, послушай. Меня к тебе умные люди послали. Ты послушай, свет, что скажу.

— Да говори, говори…

— А с колен-то встань. Я ж тебе не образ чудотворный, чтобы передо мной — на коленках…

Отродясь Алена с Дуней так строго не говаривала. Потому, наверно, и послушалась опальная государыня — поднялась и села рядом с Аленой на лавку.

— Ну, что же, Аленушка?

— Плохи твои дела, Дунюшка. Как ты полагаешь, с чего бы тебя все дружно подговаривали постриг принять?

— Разлюбил меня Петруша, и всем то ведомо. Хотят, чтобы я освободила его… — Дуня вздохнула. — А на кого же я Алешеньку оставлю? Только тем и отговариваюсь. Вот приедет Петруша — в ноги брошусь, чтобы с дитятком не разлучали! Пусть бы уж ездил в ту слободу, к той Анне!