Строго и печально посмотрела Алена на царицу.

— Всех ты, Дуня, сгубила… — молвила. — И себя, и Алешеньку, и Лопухиных — всех…

— Алешеньку… — повторила государыня Авдотья Федоровна. — Сыночка моего… Что ж я без него?..

Не желая слушать неизбежные жалобы, Алена резво подхватилась и выскочила в сени. Девки и постельницы, сидя по лавкам и свесив головы, спали.

По расчету, скоро должна была сойти с них сонная одурь.

Алена медленно прошла по царицыным покоям.

— Всех сгубила… — повторила она. — Кабы послушалась!.. Ведь не поздно еще было…

И вдруг встала как вкопанная.

Проклятье!

Иначе и быть не могло.

Не Дунюшка сама себя — а она подружку сгубила, поспешив к ней на помощь до того, как на Елену равноапостольную проклятье отделано будет! Поторопилась, окаянная!

А как не поторопиться? Ведь коли кого бы Дуня и послушала — так ее, верную подруженьку! Вот подруженька и навлекла на нее беду, как, пожалуй, целых десять лет своей преданностью навлекала!..

Когда Алена вошла в покойчики боярыни Хитрово, совсем ей сделалось тошнехонько. И рухнула она перед старухой-разумницей на колени, и, чуть не плача, поведала о неудаче своей, о затее Натальи Алексеевны да о Дунином отказе, которые так несчастливо совпали.

— Голубушка ты моя! — гладя ее по плечам, сказала старуха. — Есть еще времечко до государева приезда! Коли дадут ему на Москву вернуться… Не плачь, не казни себя, Аленушка. Я уж что-нибудь придумаю… Выручим из беды Авдотью Федоровну с Алешенькой! Как бог свят — выручим!..

— Вот повезло-то! — воскликнула Рязанка. — Бежим, Аленушка, на речку!

— Да господь с тобой! Всё уж готово — какая речка? Да ты гляди — небо-то как заволокло! — возразила Алена.

— Так того-то нам и надо! Бежим, глупая, я тебя научу…

— Гроза же сейчас грянет!

— Гроза-то нам и ко времени!

Степанида схватила Алену за руку и поволокла на двор, со двора огородами — к Москве-реке, откуда спешили убраться рыболовы.

Молния прошила потемневшее небо.

— Ах ты, ноченька моя грозовая! Впору, голубушка, подоспела! Водица Ульяна, матушка, — прими! Мы не пришли воды пить — пришли помощи просить!

Степанида сняла распашницу, пояс и прямо в сорочке ступила в воду. Вокруг нее били крупные капли, а она в несколько шагов оказалась на глубине, подставила грозе лицо.

— Сюда, сюда! — звала она, и непонятно было, кого — Алену или грозу. — То-то силушки!

Алена тоже скинула распашницу и развязала пояс. Лезть под дождем в воду, да еще при свете молний, ей не хотелось, но раз уж доверила она Рязанке провести себя, покорную, сквозь этот день и эту ночь, — то, видать, не миновать и неожиданного купанья.

Вода оказалась теплее дождя.

Не было в тот день долгого, почти уж летнего вечера, только день, потемневшее перед грозой небо и ночь. Мир исчез, грань меж небом и землей пропала, тело веса лишилось, растворилось в пропитанной молнийным огнем влаге. Думать стало нечем — Алена могла лишь ощущать свою кожу, которую словно вспыхивавшие в воде искорки слегка покалывали.

И лишь донесшиеся издали, как бы с иного света, голоса перекликавшихся сторожевых стрельцов в сознание ее вернули.

— Степанидушка! — не чуя под ногами дна, испуганно позвала Алена.

— Выходим! — отозвалась та. — Ну, слава те господи! Благословил ты нас сильным благословеньицем! Теперь уж пойдет, как по маслу!

Отродясь не слыхивала Алена, чтобы ночная гроза Божьим благословением была. Однако ж всем телом почуяла, что так оно и есть. И возрадовалась душа! Редко ощущала Алена то же самое, что Степанида Рязанка. На сей раз всё у них, двух ведуний, совпало…

И то, что Алена, когда нанимала избу, выбрала ее к реке поближе, тоже в дело легло, как подобранный шелк в шитье. Не знала ж, что река так им в нужный час пригодится! Однако ведь именно к ней потянулась…

Вышли из реки радостные и тут же ежиться принялись — мокрые сорочки холодненько тело облепили. Взялись ведуньи за руки, побежали домой, и весело было им бежать вдвоем, весело было знать, что разумные-то людишки по домам в грозовую ночь сидят, носы под перины упрятав, и вся силушка, с неба в воду слетевшая, им двум досталась!

— Учись, — сказала Степанида, когда, добежав, влетели в избу, содрали мокрое, стали растираться сухой ветошью. — Иным разом больше у души-Ульянушки возьмешь.

И достала две рубахи исподние ненадеванные, достала большой лоскут алого сукна, достала новый гребень — то, что было потребно для отделывания проклятья.