В России в то время было несколько школ теоретической физики — Л.Д. Ландау, И.Е. Тамма, Н.Н. Боголюбова. Школа Ландау отличалась, во-первых, близостью к эксперименталь­ной физике, во-вторых, широтой интересов. Те, кто работал с Ландау, обязаны были знать всю физику, а не какую-то узкую область ее. И наконец, в этой школе трудные задачи тради­ционно решались наиболее адекватными математическими ме­тодами. Вот основные черты школы Ландау.

Работы учеников Ландау было легко отличить от работ, сде­ланных, допустим, учениками Боголюбова. Специалист, от­крыв журнал, мог это сразу определить.

Школа Ландау не ограничивалась теоротделом в Институте физических проблем. Большая группа его учеников во главе с академиком И.Я. Померанчуком работала в Институте экспе­риментальной и теоретической физики, были ученики в Харь­кове, Новосибирске и других научных центрах.

После того, как Ландау ушел со сцены, его учеников стали приглашать в разные институты возглавить теоретические от­делы. Возникла серьезная опасность, что от отдела теорети­ческой физики и школы Ландау ничего не останется.

Как сохранить школу Ландау?

Это была серьезная проблема. Разумеется, Петр Леонидович Капица, который в свое время пригласил к себе Ландау рабо­тать, а после спас ему жизнь, вызволив из тюрьмы, очень ценил Ландау и его сотрудников. Однако к теоротделу он относился в некотором смысле утилитарно. Его в первую очередь интересо­вало взаимодействие теоротдела с экспериментальными лабо­раториями. А физики-теоретики имеют свои собственные зада­чи, которые выходят за рамки этих интересов.

В конце концов я пришел к убеждению: чтобы спасти шко­лу, нужно организовать Институт теоретической физики. Каж­дый из нас, сотрудников Ландау, был специалистом высокого класса в своей области, однако никто не претендовал на то, чтобы заменить его. Но дело в том, что Ландау был не только выдающимся ученым, он обладал могучим критическим умом, в котором очень нуждается теоретическая физика. Это натал­кивало на мысль попробовать собрать наиболее ярких его уче­ников в одном месте и создать нечто эквивалентное критиче­скому уму Ландау.

Кстати говоря, в это время в стране была весьма популярна идея коллективного руководства. Вот и возникла мысль, что­бы коллектив, скажем, из 12-15 учеников Ландау, активно ра­ботающих в разных областях,— коллективный критический ум — мог работать так, как один Ландау. Отбирать и оцени­вать работы теоретиков.

Вместе с тем мы, несомненно, осознавали, что наш инсти­тут, Институт физических проблем — лучший в стране и в Академии наук и быть его сотрудником — большая честь. Кроме того, мы все привыкли к этому институту, как к родному дому, который оставить, естественно, очень трудно. Итак, идея со­зрела, но нужен был еще какой-то триггер.

Таким триггером послужил случай, произошедший весной 1963 г. Помнится, как раз в тот день я созвонился с известным американским физиком В. Панофским (создателем линейного ускорителя в Станфорде), он находился в Дубне, и договорил­ся, что он выступит на очередном семинаре в среду у Петра Леонидовича. Я был секретарем на знаменитых «капичниках» и старался подбирать ярких докладчиков, которые представ­ляли интерес и дня Капицы, и для большой аудитории, соби­рающейся вокруг него. Поговорив с Панофским, я уехал — повез свою младшую дочь на медицинский осмотр, чтобы по­лучить справку для ее зачисления в английскую школу.

Когда я возвратился около трех часов дня, мне сказали, что меня разыскивает Павел Евгеньевич Рубинин, референт П.Л. Капицы. Петр Леонидович вернулся после обеда, и я ему срочно понадобился. Выяснилось, что в мое отсутствие к Ка­пице приходила сотрудница института, ведавшая кадрами, с предложением принять на работу одного нашего аспиранта-теоретика. Петр Леонидович пожелал немедленно узнать мое мнение, а меня не оказалось. Надо признать, что Петр Леони­дович не отличался в таких случаях большим терпением, но тут уж слишком разъярился и, когда я пришел, показал мне не подписанный приказ, в котором мне выносился выговор за отсутствие на работе. Я ему заявил, что такого терпеть не буду ни от кого, в том числе от него. Повернулся и собрался ухо­дить. Петр Леонидович на моих глазах тут же порвал этот при­каз, и мы никогда больше к этому не возвращались.

Удивительно, но П.Е. Рубинин впоследствии вспоминал, что не знает ни одного случая, когда Петр Леонидович писал или подписывал приказ такого рода в отношении руководящих со­трудников института.

Этот случай произвел на меня тяжелое впечатление. Я по­нял, что от таких эксцессов мы не защищены. Надо сказать, что Капица любил подшучивать над молодыми теоретиками. Это довольно естественно — существует некий комплекс в от­ношениях между экспериментаторами и теоретиками. Но иног­да эти шутки были не совсем безобидными. Однажды, осенью 1961 г., незадолго до автомобильной аварии, Капица заявил на ученом совете: «Ну что ж, спроси теоретика и сделай наобо­рот». Я посчитал эту шутку довольно грубой и спросил Лан­дау: «Как вы это терпите? Петр Леонидович знает, кто он. Но все-таки даже он должен понимать, кто вы». Ландау тогда мне ответил: «Он спас мне жизнь, и я должен его прощать». Одна­ко такую шутку, сказанную без Ландау, перенести было бы гораздо труднее.