Туринские физики Тулио Редже и Марио Разетти были пер­выми, кто откликнулся на эту идею. И было условлено, что сразу же после конференции в Нью-Йорке я прилечу в Турин для подписания протокола о намерениях. Но той же осенью вслед за предложением из Турина пришло предложение из США, из Университета А&М в Техасе о создании подобного филиала у них.

Предложение американцев выглядело очень заманчивым — оно включало на той же «полуставочной» основе, что и в Ту­рине, избрание шести почетных (исключительных) профессо­ров из числа наиболее известных людей Института Ландау и участие еще десяти профессоров, которые могли бы из года в год меняться. Это предложение выглядело более привлекатель­ным, чем туринское, поскольку туринский институт не имел постоянного научного штата, с которым можно было бы взаи­модействовать, он был создан лишь для проведения конфе­ренций и семинаров. Единственное, что меня серьезно сму­щало в американском предложении, это удаленность Техасского университета от Москвы и Европы, что потенциально таило в себе ряд проблем. За техасским проектом стоял известный теоретик Ричард Арновитг.

Мы условились с Львом Горьковым, который был в то вре­мя моим заместителем в институте, воспользоваться нашим приездом в США на симпозиум в Нью-Йорк и побывать в Техасе для обсуждения их предложения. Так мы и поступили.

Знакомство с физическим факультетом этого университета оставило у нас обоих хорошее впечатление. Мы увидели высо­кий научный уровень. Но что меня особенно поразило — это американская деловитость в действии, с которой я там столк­нулся. У проректора университета, принявшего нас, уже был проект соглашения, готовый для подписания, и сформирова­ны фонды для этого довольно дорогостоящего проекта. Я был близок к тому, чтобы принять проект. Однако Лев Горьков, мнение которого для меня было важным, проявил некоторую холодность и незаинтересованность. Это и решило судьбу проекта. Невозможно описать выражение лица проректора, когда мы ему сообщили о нашем отказе. Немаловажным мо­тивом для нашего отказа были также далеко продвинутые пе­реговоры в Турине. Поставив на «туринскую лошадку», мы совершили, как вскоре стало ясно, серьезную ошибку.

Из Техаса я прямо полетел в Турин, а Лев Горьков задер­жался в США, отправившись в Урбану, в Иллинойсский уни­верситет. В этом университете работали наши старые друзья — Джон Бардин и Дэвид Пайне. Тесно связан был с этим уни­верситетом также и Боб Шриффер, который в это время зани­мался созданием Национальной магнитной лаборатории во Флориде (в Талахаси). В Турине был быстро подписан прото­кол о намерениях, согласно которому в начале 1990 г. группа наших специалистов в области сверхпроводимости в составе 12 человек должна была выехать в Турин на пол года. Однако реализация проекта с самого начала проходила с большими трудностями.

Приехавшие в Москву в феврале Марио Разетти и его бли­жайшая помощница Тициана Бертолетти устроили настоящий торг, пытаясь снизить число участников до шести. Это было плохим сигналом. В конце концов в результате острых разго­воров сошлись на том, что в первой смене будет 10 участников из Института Ландау. В начале апреля эта первая смена во главе с Горьковым выехала в Турин. Они там проработали 5 ме­сяцев, однако ожидаемого резонанса не только в Европе, но даже в Италии приезд и работа в Турине очень авторитетной группы физиков не имели.

В дальнейшем наш туринский проект после некоторых кон­вульсий бесславно скончался. Вторая же смена, которая долж­на была выехать в 1990 г. в Италию, в начале 1991-го благопо­лучно приземлилась в Париже. В этой смене выезжал и я. Это был мой первый и последний выезд в филиалы Института Ландау, которые были созданы во Франции и Вайцмановском институте в Израиле.

Когда в августе 1991 г. я вернулся из Франции, выяснилось, что мой заместитель Горьков выехал на постоянную работу в США в Национальную магнитную лабораторию, организо­ванную Бобом Шриффером. Таким образом, последний из моих мушкетеров, с которыми я начинал Институт Ландау, покинул поле боя. Это был окончательный сигнал о том, что Институт Ландау в прежнем виде спасти не удастся.

С Львом Горьковым нас связывало многолетнее сотрудниче­ство. Они вместе с Робертом Архиповым в некотором смысле внезапно появились в Институте физических проблем в 1952 г. в качестве студентов-дипломников. Они оба сдали экзамены теоретического минимума, но их базовым был Институт атом­ной энергии. Однажды Ландау привел этих двух студентов, при­бывших из Курчатовского института, и попросил меня при­строить их к какой-либо из специальных тем, которыми мы в те годы занимались. В 1953 г. Лев Горьков и Роберт Архипов стали аспирантами Ландау. Занимаясь специальной темой, они про­являли также интерес и к другим физическим проблемам. Мое взаимодействие с ними убедило меня уже тогда, что мы имеем дело с двумя очень талантливыми людьми. Когда в конце 1953 г., через несколько месяцев после смерти Сталина, Ландау решил больше не возвращаться к «специальным проблемам по зада­нию правительства», то после слов: «Его больше нет (он имел в виду Сталина), я его не боюсь и больше этим заниматься не буду», добавил: «А этих двух аспирантов забирайте себе».

Таким образом я стал руководителем двух аспирантов — Горькова и Архипова. Ландау явно их в то время недооценил. Оба успешно подготовили у меня кандидатские диссертации. Горьков — по квантовой электродинамике частиц со спином О и 1, а Архипов — по теории сверхтекучести жидкого гелия. В дальнейшем по моей рекомендации Архипов перешел в Ин­ститут высоких давлений кЛ.Ф. Верещагину, где в течение многих лет возглавлял теоретический отдел. Горьков оставал­ся в Институте физических проблем, но Ландау смог оценить его талант лишь в 1958 г., когда Горькову удалось переформу­лировать теорию сверхпроводимости в координатном простран­стве и вывести уравнения Шредингера для двух гриновских функций, описывающих сверхпроводник.

Ландау относился к Горькову с симпатией, хотя и шутил, что побаивается его. Это, по-видимому, объяснялось строгим видом Горькова, который ему придавало пенсне. Я горжусь тем, что оценил талант Горькова раньше, чем это сделал Ландау.

Окно в Европу и целый мир

Американский журнал «The Scientist» в 1990 г. опубликовал таблицу десяти лучших научно-исследовательских учреждений Советского Союза. В это время уже началась так называемая «утечка мозгов», и а связи с этим американцы усилили внима­ние к уровню науки в Советском Союзе. В эту таблицу вошли Московский университет, Объединенный институт ядерных исследований в Дубне, Физический институт им. П.Н. Лебе­дева АН, Физико-химический институт им. Л.Я. Карпова, Ин­ститут теоретической и экспериментальной физики, т.е. крупно­масштабные учреждения. В этом списке лучших институтов оказался и Институт теоретической физики им. Л.Д. Ландау. Отбор производился по индексу цитирования, в рассмотре­ние включались институты, которые превзошли некий порог по числу публикаций. Так вот, среди десяти лучших институ­тов Советского Союза Институт теоретической физики, по­лучивший в 1968 г., после смерти Ландау, его имя, был по­ставлен на первое место. Средний индекс цитирования — больше 16. Замечу, что институты, которые оказались на по­следних местах в десятке лучших, имели индекс около 4. От­рыв в 4 раза! Эта публикация создала дополнительную рекла­му нашему институту.