Животы вспороты, горла перерезаны, грудные клетки вскрыты — она видит концы разрубленных ребер. Когти острее мечей… или настоящие мечи? Она вдруг вспомнила, как на далеком континенте, прежней родине, видела больших неупокоенных двуногих ящеров. К’чайн Че’малле, молча строящиеся вокруг стен города по имени Коралл. Мечи на концах лап вместо ладоней — но нет, вот эти раны выглядят иначе. Что же пробудило воспоминания?

Релата не спеша вдохнула — глубоко, внимательно, ощущая оттенки запахов. Да, вонь. Хотя тогда, так давно… она было более… тухлой, с примесью мертвечины. Но вкус на кончике языка тот же.

Лошади присели и рассыпались, бешено налегая на привязи. Слабое дуновение ветра — свист крыльев… Релата бросилась наземь, перекатилась, стремясь попасть под ноги лошадям — все что угодно чтобы укрыться от нападающего с воздуха…

Хлопки, шипение кожи — она смотрела в ночь и смогла увидеть крылатый силуэт, пожравший искры звезд. Промельк — и все исчезло.

Копыта стучали, но лошади постепенно успокаивались.

Она услышала в голове смех — чужой смех, какой-то холодный, презрительный… он медленно затих, а потом пропали даже отзвуки.

Релата встала. Тварь улетела на северо-восток. Разумеется, за ней не проследишь, но по крайней мере направление ясно.

Она не смогла защитить сородичей. Но, может быть, она сможет отомстить.

Пустоши получили правильное имя… но Ливень уже это знает. Он нашел последний родник два дня назад; притороченный к седлу мех опустеет еще через день. Единственный выход — путешествовать по ночам, ведь наступила летняя жара; но его кобыла отощала, а впереди в тусклом лунном свете видны лишь залежи глины и россыпи битого камня.

В первую ночь после выхода через врата и прощания с Кафалом и Сеток он нашел развалины башни, похожие на гнилой зуб. Казалось, стены ее растаяли от бесконечной жары. Разрушение было столь полным, что не уцелели ни окна, ни резные фасады; на месте камня выступили структуры скелета, металлические кружева с переплетениями ржавой проволоки. Никогда Ливень не встречал ничего даже отдалено похожего, и суеверие заставило его поскорее ускакать подальше.

С тех пор он не видел ничего интересного, ничего, нарушающего монотонность выжженного пейзажа. Ни курганов, ни холмов, ни даже древних костяков миридов, родаров или загонов для овец, какие часто можно встретить в Овл’ане.

На заре он заметил впереди, прямо на тропе, бесформенную кучу, едва поднимающуюся над растрескавшимися камнями. Клочья меха… рваная гнилая кожа над узкими плечами. Тонкие серые волосы кажутся готовыми оторваться от черепа при первом дуновении ветерка. Тело обернуто полосами гнилой змеиной кожи. Существо сидит спиной к Ливню. Он подъехал ближе. Тело оставалось неподвижным, только волосы и куски одежды колыхались на ветру.

Труп? Судя по белесому черепу под остатками волос, это кажется возможным. Но кто оставил бы тело родича сидеть посреди этой безжизненной сковороды?

Когда фигура подала голос, лошадь Ливня дернулась, зафыркав. — Глупец. Он мне нужен.

Голос был скрипучим как песок, пустым как выточенная вихрями пещера. Он не мог понять, принадлежит голос мужчине или женщине.

Существо то ли вздохнуло, то ли что-то прошипело. Потом сказало яснее: — И что мне теперь делать?

Ливень с сомнением ответил: — Ты говоришь на моем языке. Ты овл? Нет, невозможно. Я последний… и твоя одежда…

— Значит, ответа у тебя нет. Я привыкла к разочарованиям. Удивление — вот эмоция, которой я не испытывала давным-давно. Похоже, я даже вкус его забыла. Иди же прочь. Мир и его нужды слишком велики для тебе подобных. Вот он, он, конечно, управился бы лучше — но он мертв. Я так… рассержена.

Ливень слез с лошади, взял водяной мех: — Ты, должно быть, хочешь пить, старушка.

— Да, горло мое пересохло, но ты ничем не поможешь.

— Есть вода…

— Она тебе нужнее. Хотя жест щедрый. Глупый, но почти все ваши поступки таковы.

Он обошел старуху, чтобы поглядеть ей в лицо — и нахмурился. Почти все лицо пряталось в тени выступающих надбровных дуг, но ему показалось, что оно сделано из бусин и нитей грубой шерсти. Он заметил тусклый проблеск зубов, и по телу пробежала дрожь. Ливень непроизвольно сотворил левой рукой защитный жест.

Скрежет смеха. — Ваши духи ветра и земли, воин — мои дети. Думаешь, твои чары сработают? Но постой… вот же оно. Между нами длинная нить общей крови. Может быть, глупо думать об этом, но если кто и заслужил звания дуры, так это я. Что же, позволю себе ответный… жест.

Существо встало, клацая костями и скрипя суставами. Ливень увидел вытянувшиеся бурдюки грудей, пятнистую гнилую кожу; впалое брюхо было покрыто резаными ранами — края ран высохли и вспучились, а в самих прорехах видна лишь непроницаемая тьма, словно женщина высохла изнутри так же, как снаружи.