— Профессор Тыхсен — крупный ориенталист, но…

— Так он не обманщик?

— Он не обманщик, но…

— Вы хотите сказать, что знаете больше, чем он?

— Вовсе нет, но…

— Вы хотите сказать, что я его ввел в заблуждение?

— Пожалуй… Да.

— Стало быть, я знаю больше, чем он?

— Нет.

— Он — больше, чем я?

— Да, но…

— Он знает больше, чем я, и все же мне удалось ввести его в заблуждение… По-вашему, это вероятно?

Это выглядело невероятным. На лицах пятерых председательствующих было написано, что они в такую вероятность не верят. В глубине зала зааплодировали.

— Оставим в покое профессора Тыхсена! — сказал Хагер. — Тем более я уверен — он пересмотрит свое мнение.

— Вы полагаете, что он согласится с вашим?

— Да.

— Стало быть, вы знаете больше, чем он!

— Понимайте как угодно… Лучше давайте поговорим конкретно, с кодексом в руках.

— Давайте! — согласился аббат.

Кодекс лежал на столе. Хагер подошел и раскрыл его.

— Я хотел бы, чтобы аббат Велла, — сказал Хагер, обращаясь к монсеньору Гранате, — показал мне имя Ибрахим бен-Аглаб, которое в его переводе встречается сотни раз.

Монсеньор Граната передал кодекс аббату.

— Вот! — перевернув две-три страницы, ткнул пальцем Велла.

— Но я читаю здесь «Укба ибн Аби-Муайт», — возразил Хагер, расправляя спину, пунцовый от возмущения.

— А кто вам не велит? — с ледяной улыбкой отпарировал аббат.

— Тогда найдите мне другое место, где было бы написано то же имя! — рассвирепел австриец.

Аббат перелистал еще несколько страниц и снова ткнул пальцем.

— «Ан Надр ибн аль-Харит», — прочитал Хагер и закричал: — Ну, знаете, это уже слишком! Сравните, сравните: «Ибрахим бен-Аглаб» один раз написано так, в другой раз иначе. Сравните!

Пять голов склонились над текстом: действительно, значки были разные. Председатели повернули озадаченные лица к аббату.

— У синьора Хагера, — усмехнулся Велла, — к арабской культуре поистине похвальное влечение, но этого мало, нужны многие годы занятий, долготерпение… Уже один его молодой возраст говорит о том, как далек он пока от цели… Его молодости можно позавидовать, но знаниям, увы, нет. Не сомневаюсь, со временем он их накопит, но пока их у него нет… Видите ли, господа, этот кодекс написан мавросицилийскими буквами…

— Никогда, ни от кого — кроме как от вас, разумеется, — ни о каком мавро-сицилийском алфавите я не слыхал.

— Вот видите? Даже не слышали. Ручаюсь, что вам неведомы и разнообразные, бесчисленные варианты начертания куфийских букв.

— Об этом я слышал, это я знаю…

— Тогда почему же вы удивляетесь, что имя Ибрахим бен-Аглаб пишется то так, то эдак? — по-отечески журил Хагера аббат.

— Перейдем к сверке! — предложил монсеньор Граната, открывая том, содержащий перевод кодекса Сан-Мартино, и обращаясь к аббату: — Если не возражаете, откройте кодекс на двадцать второй странице… Вот, вот, переведите…

Аббат перевел; держался он с поразительной уверенностью; каждое произнесенное им слово точно соответствовало тексту, который монсеньор Граната держал перед глазами.

— Хорошо, довольно! — сказал монсеньор и сообщил Хагеру: — Совпадает, слово в слово.

Хагер хмыкнул.

— Переведите вы! — предложил Велла.

— Прямо с листа?..

— Лучше бы, конечно, совсем без листа! — съязвил аббат.

В зале пересмеивались, а Веллу так и подмывало рубануть с плеча — сделать всем этим обалдуям, друзьям и недругам, настоящий перевод двадцать второй страницы: «Абд аль-Мутталиб нарек его Магометом, потому что привиделась ему во сне серебряная цепь, которая…»

— Сдается мне, что этот Хагер прав, — вдруг заявил адвокат Ди Блази, прервав своих двух дядюшек-бенедиктинцев, с восторгом комментировавших перипетии диспута; Ди Блази вез их в своей карете домой, в Сан-Мартино; они припозднились — в числе ближайших друзей аббата и монсеньора Айрольди были приглашены после диспута отужинать у монсеньора. В этот вечер радость по поводу одержанного триумфа затмевала даже удовольствие от изысканных блюд и старого вина. Ибо победа аббата была и их победой — победой монсеньора Айрольди, поставившего на карту свое имя, вложившего в это дело свои деньги, Джованни Эванджелиста Ди Блази, выступившего в свое время против Грегорио и даже опубликовавшего в защиту Веллы брошюру, и самого Франческо Паоло Ди Блази, который в предисловии к «Pragmaticae sanctiones regni Siciliae» [67] процитировал известный первоисточник.

Оба бенедиктинца обратили внимание на то, что племянник весь вечер молчал и был рассеян; правда, они знали, что он после смерти жены, с которой прожил всего два года, и под гнетом постоянной тревоги за больную мать нередко впадал в тоску, становился раздражительным, а порой и несдержанным. Но им в голову не могло прийти, что у него зреет такое несуразное предположение. Они были шокированы.

— Откуда у тебя такая нелепая мысль? — спросил отец Сальваторе. — И это после того, как Велла так наглядно, так блестяще доказал свою правоту!