Вилли. Наверное, всадили укол. Ходят такие слухи.

Модена. Это была фантастическая ночь, и я выложилась полностью, ничего себе не оставила. Но затем наступил перерыв, пару вечеров я его не видела. Потом, в тот день, когда в вице-президенты выбрали Линдона Джонсона, Джек был такой усталый — я просто держала его в объятиях, но прошлой ночью… (Пауза.) Вилли, не хочу трогать кран, а то слезы ручьем потекут…

Вилли. Если ты мне не выплачешься, тебе будет гораздо хуже.

Модена. Я — в общественном месте. Звоню из автомата. О черт, еще телефонистка лезет.

Телефонистка. Опустите, пожалуйста, семьдесят пять центов за следующие три минуты.

Вилли. Девушка, переведите разговор на мой номер. Шарлевой, Мичиган. ШАР-ЛЕ-ВОЙ, Мичиган. 629-92-69.

Модена. В последний вечер гулянью, казалось, не будет конца. На закуску Джек притащил самых стойких в апартаменты кого-то из своих приятелей в „Беверли-Хилтон“, а мне шепнул, чтобы не убегала, — короче, я маялась из угла в угол, а это ужасно противно. Я проторчала бог знает сколько в ванной, делая вид, что вожусь с прической, пока народ в основном не рассосался — остались только его ближайшие помощники, он сам да я, тогда я прошмыгнула в спальню, а он вошел, вздохнул и говорит: „Наконец-то они все разбрелись“, и я снова прошла в ванную и стала раздеваться. Когда я вернулась, он уже улегся, и — я глазам своим не поверила! — там была еще женщина, одна из тех, ну… из моей ложи. Она как раз снимала с себя последнее.

Вилли. Бог ты мой, он что — у Фрэнка научился?

Модена. Я бросилась в ванную, быстро оделась, а когда вышла оттуда, той женщины уже не было. Меня всю трясло. „Как у тебя только времени хватает на все это?“ — спросила я. Мне казалось, я вот-вот заору от злости — невыносимо было видеть, как он невозмутим. „Верно, приходится изворачиваться“, — сказал он, и я чуть не влепила ему пощечину. Он, видимо, почувствовал мое состояние и стал говорить, что не хотел обидеть меня, просто считает это своего рода дополнением. „Дополнение, значит“, — повторила я. „Ну да, — говорит, — дополнительный стимул для тех, кто способен ценить такие вещи“. Потом еще рассказал, что когда-то был без ума от одной француженки, которая обожала подобные штуки и называла их la partouse — оргия. „Если ты к этому готов, то вреда никакого“, — добавил он. Хотя, судя по моей реакции, очевидно, мол, допустил вопиющую ошибку.

Вилли. Вопиющую?

Модена. Да. Я говорю: „Джек, ну как ты мог? Уж тебе-то чего не хватает?“ — а он мне в ответ: „Жизнь так скоро кончится, а мы так мало от нее берем“. Нет, ты представляешь? Типичный ирландец! А они если уж вобьют себе что в голову, топором не вышибешь. Потом начал ласкать меня, но во мне все кипело. „Перестань, или я закричу“. И убежала. Пошла в свой номер и до утра глушила бурбон. К телефону не подошла ни разу.

Вилли. Ой, Модена-а-а.

Модена. Я и сейчас пьяная, только голова ясная. Все понимаю. От переизбытка адреналина. У него еще достало наглости прислать мне — с коридорным — восемнадцать красных роз. Перед самым моим отъездом. Там была еще записка: „Прошу прощения за самую большую глупость в моей жизни!“ Ну а я потратила больше сотни долларов на то, чтобы ему немедленно доставили шесть дюжин желтых роз с запиской: „От Модены“. Он поймет.

Вилли. А он знает про розы от Сэма?

Модена. А как же! Я ему говорила. Мне нравилось его дразнить.

Вилли. Сдается мне, что кто-то готовит Сэму радушный прием.

Модена. Нет, только не это! По крайней мере не сейчас! Еще неизвестно, в каком настроении я вернусь в Майами.

Вилли. Вот уж будет потеха, если этого парня изберут президентом.

Модена. Вилли, я вешаю трубку. Иначе разревусь».

(16 июля 1960 года)

У меня было странное чувство. Я спросил себя, смог ли бы я пригласить в нашу с Моденой постель еще одну партнершу, и уверенно ответил, что нет, не смог бы, но только из-за боязни потерять Модену. А вот если бы инициатива исходила от нее, тогда, вполне вероятно, мне бы это понравилось, и даже очень. Случались моменты, особенно в последнее время, когда — к черту Сент-Мэттьюз! — я был склонен предположить, что все мы, дети человеческие, приходим в эту жизнь, чтобы перепробовать как можно больше необычных ощущений, чтобы не провалиться на итоговом собеседовании на небесах.

Но вскоре, однако, я начал сознавать, насколько в самом деле все это меня бесит. В тот момент мне казалось, что во всем, так или иначе, виноват Синатра, и мне стала более понятной предрасположенность отца к решению вопроса «голыми руками». Как жаль, что Синатра не появится на пороге моей клетушки в «Зените» — тут бы ему и конец: вся ярость утекла у меня в пальцы, и я словно мял ими глину. Я мысленно произносил: «Модена, как же ты могла сделать с ними такое?» — будто она была в равной мере ответственна как за свое прошлое с другими, так и за настоящее со мной.

Но время лечит, и очень скоро оно взяло свое: мы сделали вид, что Джека Кеннеди просто не существует. Жизнь сама подсказала выход. Не знаю, то ли я был для Модены санитаром на перевязочном пункте в больнице для раненных любовью, то ли больничной койкой в том же учреждении, на которой она могла вновь обрести силы, то ли она в самом деле воспылала ко мне волшебной страстью, вернувшись в Майами, и я стал для нее единственным и неповторимым. Она так убедительно восхищалась моей внешностью, что я начал разглядывать себя в зеркале с придирчивым любопытством биржевого спекулянта, жадно просматривающего ежедневную котировку заветных акций.

Между тем в свободное от любви время я был поглощен повседневной рутиной и с трепетом ожидал того дня, когда знакомый бабуин снова появится в дверном проеме с очередной порцией телефонных откровений и я обнаружу, что Модена опять встречается с Джеком Кеннеди.

21

Где-то в середине августа Хант сделал ход, который он исподволь готовил, и наши «фронтовики» перебазировались в Мексику. В Эпицентре сочли это важным элементом маскировки для предстоящей операции, и Хант был рад такому обороту дела. Его дети заканчивали в Монтевидео учебный год и должны были вернуться вместе с Дороти в Штаты, так что ему, как я предполагал, предстояла нелегкая задача отыскать приличное жилье в Майами, где цены были немыслимые. Теперь же он сможет найти для семьи удобную виллу в мексиканской столице. Да к тому же, как это было в Монтевидео, он обретал наконец желанную автономию.