В итоге, по мнению Мэю, произошло вот что. По какой-то непонятной причине — возможно, желая сэкономить несколько долларов — Баллетти не нанял себе в Вегасе помощника. Возможно, предположил Мэю, Баллетти с самого начала не собирался устанавливать в комнате микрофон. Это довольно хлопотное дело, да и добыть подходящий экземпляр за короткое время непросто. Баллетти, по словам Мэю, утверждает, что недопонял его. Мэю этому ни секунды не верит.

Дальше — насчет ключа. Баллетти, действуя без помощника, никому, естественно, его не передал и не прятал, а, отперев дверь, сунул ключ в карман. Совершенно непростительная беспечность с его стороны. Более того, при нем не было ни фляжки с виски, ни хотя бы маленькой бутылочки. Просто сыграла роль самоуверенность или жадность — желание сэкономить на ерунде, — а в результате позорный провал и скандал.

Наконец — его поход в кафе «подкрепиться». Мэю уверил меня, что даже это может иметь разумное объяснение. Взлом, вернее, в данном случае проникновение на чужую территорию, по его словам, запускает психофизиологические механизмы. Воры-домушники часто опорожняются на ковре в гостиной или на покрывале в спальне хозяина квартиры. На некоторых нападает голод. Чисто животная реакция. В отеле стояла тишина, и Баллетти расслабился: ему и в голову не могло прийти, что горничная станет проверять. «Но я, конечно, его не одобряю», — сказал Мэю.

Когда я задал вопрос, какого черта Баллетти позвонил ему, Мэю пожал плечами: «Никакого логического объяснения этому я не нахожу — он, видно, просто потерял голову».

Такое объяснение дал случившемуся Мэю. Но разумеется, можно пойти и в ином направлении. Какое-то время Мэю не очень охотно отвечал на мои вопросы. Тогда я вынужден был сказать, что выполняю твои указания.

«Вы что, хотите выяснить, не подставил ли нас Джанкана?» — спросил наконец Мэю.

«Такой вопрос не исключен».

«Как гипотеза — возможна, но она ничем информационно не подкреплена», — сказал Мэю.

«Давайте порассуждаем».

«Да, это допустимо, но какой у Сэма мог быть мотив?»

В итоге мы сошлись на том, что наши дела с «ребятами» немедленно приостанавливаются. Мэю заявил, что в интересах управления, чтобы сейчас с Кастро ничего не случилось. Поскольку ФБР прекрасно осведомлено о заинтересованности Джанканы в убийстве кубинского лидера, люди Гувера могут связать это с гостиничным происшествием в Вегасе и с Мэю. Поэтому авантюр пока хватит.

Признаюсь, мне разговор с Мэю пришелся по душе. Под конец он как бы походя обронил: «Передайте мистеру Галифаксу, что есть люди, которые ох как на меня сердиты». При этом он поднял бровь. Речь, очевидно, идет о Никсоне или о Хьюзе. Вот почему я не думаю, чтобы Мэю мог нас подставить. А Хьюз, по всем признакам, работает на Никсона.

Мое почтение с первой почтой,

Роберт Чарлз.

30

Второго ноября я получил от Кэла телеграмму по линии ЗЕНИТ-ОБЩИЙ: БЛАГОДАРЮ ЗА КВАЛИФИЦИРОВАННУЮ, ЧЕТКУЮ ОЦЕНКУ.

После этого отец на какое-то время замолчал, что было весьма кстати. Объем работы для Ханта день ото дня возрастал. Майами захлестнули слухи, что вторжение на Кубу произойдет еще до выборов 8 ноября, и резко подскочившая в Гаване температура накатывала волнами и на флоридский берег. Агенты так и шныряли туда-сюда. В докладной, направленной Хантом отцу в Эпицентр, говорилось:

«Зенит» бездействует под напором целого полка шпионов-любителей, которые полагают, что для успеха дела не требуется специальных знаний, вполне достаточно элементарного кумовства, на которое они и делают ставку на Кубе. Разумеется, когда мы доставляем их на родину, они, похоже, ни с кем — кроме родственников и друзей — не контактируют. Не требуется классического образования, чтобы понимать, что не всякий друг — действительно друг, особенно в столь беспокойные времена. Да и вся история Mar Caribe[166]никак не способствует забвению того факта, что и среди близких родственников в тропическом климате верность и вероломство проявляются примерно в равных и по-шекспировски масштабных пропорциях.

Ханту так понравилось собственное творчество, что он продемонстрировал записку мне. Я похвалил ее литературные достоинства, не слишком напирая на собственный вкус. В конце концов, он был прав. Мы теряли многих из наших молодых агентов. Агентурные сети в провинциальных кубинских городах сыпались то и дело, а те наши нелегалы, которым удавалось выходить с нами на связь, вполне соответствовали кислой хантовской аксиоме, что шпион, предоставленный сам себе, всегда сообщает в центр только то, что, по его мнению, от него хотят услышать. Слишком часто мы получали вместо информации оптимистические слухи. Я был вынужден давать оценку достоверности направляемых в Эпицентр отчетов, и чаще всего я оценивал ее в десять-двадцать процентов. То и дело попадались такие перлы, как «Камагуэй вот-вот взорвется», «Гавана бурлит», «Бухта Гуантанамо стала для кубинцев Меккой», «Кастро в глубокой депрессии», «Народное ополчение — на грани восстания»… Почти никакой конкретики, сплошная вода. В Эпицентре же мои доклады поступали к двум кретинам-солдафонам, которых я знал лишь под кличками ВИКИНГ и РЕЗЕЦ. Они были вечно недовольны моими оценками. «А вы уверены, что подаете материал в неискаженном виде?» — допытывались они у меня по телефону. Мне же оставалось лишь уверять их в том, что мы в «Зените» перелопачиваем тонны руды и хотя бы отдаленно напоминающее золото немедленно отправляем на север.

У Ховарда и прежде не было дня без неурядиц с «фронтовиками», но теперь его жизнь превратилась в сплошную нервотрепку. Самый молодой лидер — Мануэль Артиме — находился в лагере с Бригадой, и остальные не желали с этим мириться. Артиме был истый католик, и, пожалуй, наиболее консервативный из всей пятерки. В «Зените» распространился слух, что управление готовит его в будущие президенты Кубы. В результате остальные четверо стали требовать, чтобы их тоже отправили в ТРАКС. А Тото Барбаро продолжал визжать: «Вы только дайте нам двадцать миллионов, и все! После победы вернем. Мы сами купим катера и двинем на Гавану!»