А общая обстановка в 1919 году была, разумеется, боевой, – и дело тут не только в частых поездках Александра Васильевича на фронт, где он посещал передовые позиции и рисковал жизнью. Не был адмирал в безопасности и в своей столице, тем более что, даже став Верховным, он некоторое время продолжал жить «в маленькой проходной комнате, в частной квартире», пока не перебрался в особняк на берегу Иртыша. Но и на новом месте Колчак не был застрахован от неприятных неожиданностей вроде взрыва ящиков с ручными гранатами его конвоя, в котором ротмистр Князев видит «злоумышленность» (хотя скептик Гинс придерживается официальной версии, что «взрыв произошел вследствие неосторожного обращения с гранатами»); адмирал не пострадал, поскольку задержался, возвращаясь с фронта. Не менее характерным кажется нам и такой рассказ прибывшего с Юга России офицера, представлявшегося Верховному Правителю:

«При моем приближении адмирал встал, принял мой рапорт, сел и резким жестом посадил меня. Он казался совсем маленьким в громадном кресле. Я много слышал о крайней нервности адмирала Колчака, но все же его лицо и жесты удивили меня. Он, не глядя на меня, громадным складным ножом резал ручку кресла и молчал. Молчал и я, не зная, что подумать.

– Ну, что же? – бросил адмирал.

– Ваше высокопревосходительство, – начал я и сунул руку в карман за своими бумагами.

Подняв глаза, я перехватил взгляд адмирала, с странным выражением настороженной готовности следящего за моей рукой. Я подал бумаги, адмирал прочел их и сразу изменился, бросил в сторону нож и опять протянул мне руку».

Удивленный посетитель вечером того же дня узнал, что «в контрразведках ставки имелись сведения о готовящемся покушении на верховного правителя со стороны офицера, который должен прибыть из-за границы…» На первый взгляд, приведенный рассказ является лишь дополнительным свидетельством о повышенной нервности Колчака, – однако обратим внимание: располагая сведениями, которым он доверял, Александр Васильевич не усомнился принять наедине вероятного террориста без каких-либо специальных мер предосторожности. А.В.Тимирева вспоминала много лет спустя, как поддерживало ее перенятое у Колчака правило – «если что-нибудь страшно, надо идти ему навстречу – тогда не так страшно», – и сам адмирал действительно следовал ему всегда, в полярных странствиях, в войне, в политике – во всем.

Кроме руководителей борьбы на других фронтах, существовала и еще одна категория должностных лиц, признание которыми Верховного Правителя до некоторой степени кажется актом доброй воли, – российские дипломатические представители заграницей. Впрочем, здесь адмирал Колчак не встретил противодействия, и в русских послах, военных и морских агентах он нашел вполне лояльных сотрудников. Так, от имени «всех находившихся в его ведении» генералов и офицеров заявил о признании Колчака военный агент в Великобритании генерал Н.С.Ермолов, в дальнейшем активно содействовавший отправке в Россию желающих сражаться офицеров, и даже военный агент во Франции генерал граф А.А.Игнатьев (известный тем, что в начале 1920-х годов перешел на советскую службу) «приветствовал подвиг» принявшего верховную власть Колчака и через посла в Париже В.А.Маклакова запрашивал «принципиальных указаний» относительно «использования для русского военного дела годной части офицеров и солдат, составляющих контингент русского отряда во Франции, и особенно наших пленных, передаваемых ныне германцами французам», а также «использования у Вас или Деникина русских военных материалов, оставшихся здесь». Для координации действий военных миссий заграницей Колчак пошел навстречу генералу Д.Г.Щербачеву, который писал ему 14 апреля 1919 года: «Только здесь ясна общая картина частных усилий, возможно стройное сочетание их для достижения общей цели [и] производства соответствующего давления на союзников и наблюдение за своевременным выполнением оказываемой ими помощи»; Щербачев и был назначен «Военным уполномоченным Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего во Франции, Англии и Италии».

Мы уже не в первый раз затрагиваем здесь тему взаимоотношений с иностранными державами. Вопрос этот, бывший в те дни одним из наиболее животрепещущих, и до сих пор продолжает вызывать многочисленные споры и нарекания в адрес адмирала Колчака, причем в вину Верховному Правителю парадоксальным образом ставятся противоположные друг другу тенденции, которые критики и обвинители предпочитают усматривать в политике его кабинета. С одной стороны, эта политика подается как недостаточно гибкая, неспособная к уступкам (прежде всего – образовавшимся на развалинах Российской Империи окраинным государствам), отталкивающая потенциальных союзников; с другой – в ней видят чрезмерную услужливость по отношению к иностранцам, преувеличенную готовность следовать их указаниям и, в сущности, предательство национальных интересов. А потому и нам невозможно обойти внешнеполитические вопросы молчанием.

Как и большинство антибольшевицких русских правительств, режим адмирала Колчака решительно избрал позицию верности старому союзу, заключенному Императором Николаем II. При этом заявления о сохранении союзнических отношений далеко не всегда были формальными. Скажем, в декларации Российского Правительства от 21 ноября 1918 года, подписанной Верховным, премьер-министром и членами кабинета, за словами о том, как большевики «пытались наложить на весь народ несмываемое пятно позора, аннулировав все договоры и обязательства, принятые на себя в разное время нашим народом», следовал вполне практический вывод: «к непременному исполнению по мере восстановления целокупной России» принимались возложенные на казну денежные обязательства – «платеж процентов и погашений по внутренним и внешним государственным займам, платежи по договорам, содержание служащих, пенсии и всякого рода иные платежи, следуемые кому-либо из казны по закону, по договору или по другим законным основаниям». Несмотря на то, что декларация трактовала и о сугубо внутренних вопросах (те же пенсии), сама преамбула документа смещала акценты на проблему внешних займов, бывших впоследствии предметом многочисленных и крикливых спекуляций советских авторов. Так зачем и насколько было нужно Колчаку принятие на себя старого долга?

Не будем сосредотачиваться на моральной и юридической стороне дела. Если у русского государства были долги, то, восстанавливая это государство, безусловно следовало эти долги признать. Однако применительно к внешней политике слишком часто и слишком громко звучит проповедь цинизма и выгоды, а противоположная точка зрения презрительно объявляется «донкихотской». Поэтому посмотрим на проблему через призму «реальной политики».

Признание верности старому союзу и подкрепляющее его признание старых долгов, при благожелательной реакции остальных государств Антанты, переводило Россию в разряд держав-победительниц со всеми вытекающими отсюда последствиями, в том числе и материальными. Признав долги союзникам-победителям, Россия тем самым приобретала право требовать своей доли в плодах победы и вознаграждения за счет Германии, Австрии и Турции за жертвы, причиненные Великой войной. Конечно, в униженном положении, в которое Россию поставили большевики, несерьезно было мечтать о Константинополе (хотя и такие мечты бродили в горячке мировой победы!), – но на получение репараций, казалось, можно было рассчитывать. Более того – та же декларация от 21 ноября объявляла «все финансовые акты низвергаемой Советской власти незаконными и не подлежащими выполнению как акты, изданные мятежниками», – а это уже, распространяясь на Брест-Литовский договор и дополнительные к нему соглашения, позволяло ставить вопрос о возвращении русского золота, переданного большевиками Германии. Определенные надежды отразились в правительственной декларации от 7 декабря: «С глубоким удовлетворением видит Россия, что не забыты великие усилия, приложенные ею к общему делу, не забыты ее бесчисленные кровавые жертвы. Союзные державы принудили Германию отказаться от Брестского мира, обязали ее очистить русские земли и прекратить расхищение русского народного достояния».

Насколько прекраснодушными были эти надежды? Не забудем, что даже в Версальском договоре 28 июня 1919 года, вообще по отношению к России оскорбительном (о чем ниже), была не только подтверждена отмена «Брест-Литовских Договоров, а также всяких иных Договоров, соглашений или конвенций», заключенных Германией с большевиками, и пресечены любые покушения Германии на аннексию российских территорий, – но и содержалось следующее принципиально важное положение: «Союзные и Объединившиеся Державы [87] формально оговаривают права России на получение с Германии всяких реституций и репараций, основанных на принципах настоящего Договора». Кроме того, признавались отмененными «все договоры, конвенции и соглашения», заключенные Германией «с Россией или с каким-либо Государством или Правительством, территория которых ранее составляла часть России», а это аннулировало, например, соглашения немцев с любым из украинских или прибалтийских правительств. Однако на пути к реальному достижению этих выгод сами же союзники не замедлили воздвигнуть многочисленные преграды.