Так я думал об Искушенном Билли до тех пор, пока однажды он не влюбился, или, изъясняясь языком Тедди Тидмарша, который и сообщил нам новость, «втрескался в Герти Ловелл».

— В рыженькую, — пояснил Тедди, чтобы мы могли отличить молодую леди от сестры, которая недавно обрела новый золотистый оттенок.

— Герти Ловелл! — воскликнул капитан. — Надо же, а мне всегда говорили, что у этих девушек за душой ни гроша!

— Каменное сердце нашего старика разбилось, это я знаю точно, — заверил Тедди; он занимал таинственное, но во всех иных отношениях вполне удовлетворительное место в конторе неподалеку от Хаттон-Гарден и отличался беспредельной искренностью и прямотой в обсуждении чужих дел.

— Значит, где-нибудь в Австралии или Америке, если не дальше, неожиданно объявился богатенький дядюшка — овцевод, свиновод, а может быть, сам алмазный король, — предположил капитан, — и наш Билли держит нос по ветру. Уж что-что, а это он умеет.

Мы согласились, что без подобного объяснения не обойтись. Однако следует честно отметить: во всех прочих аспектах рыжеволосую Герти Ловелл вполне можно было считать той самой особой, которую разум, без сомнения, выбрал бы в пару Искушенному Билли. Увы, в подобных вопросах с рассудком советуются далеко не всегда.

Солнечный свет не благоволил к мисс Ловелл, однако вечером, при умеренном освещении, леди производила впечатление очаровательной юной девушки. В лучшие минуты ее трудно было назвать красивой, но в моменты неблагоприятные проявлялись черты благородства и хорошего воспитания, что неизменно спасало ее от пренебрежения. К тому же Герти безупречно одевалась. По характеру она вполне соответствовала идеальному образу светской дамы — всегда обаятельной и, как правило, неискренней. За религией отправлялась в Кенсингтон, а за моралью — в Мейфэр. Литературные познания черпала в библиотеке Ричарда Мьюди, а искусство изучала в галерее на Гросвенор-сквер. За каждым чайным столом с равной свободой и беглостью рассуждала о филантропии, философии и политике. Мысли ее всегда гарантированно соответствовали новейшим течениям, а точка зрения непременно совпадала с точкой зрения собеседника. Когда в клубе один известный романист попросил миниатюрную миссис Бунд, супругу художника, описать мисс Ловелл, та несколько мгновений молчала, поджав хорошенькие губки, а потом изрекла:

— Это особа, которой жизнь не способна преподнести подарок более ценный, чем приглашение на обед в дом герцогини, и представить повод для страданий более весомый, чем дурно сидящий костюм.

В те дни я сказал бы, что отзыв столь же точен, сколь и жесток, но, как выяснилось, никто из нас не знает друг друга в достаточной степени.

Я поздравил Искушенного Билли — а если оставить в стороне шутливое клубное прозвище, то достопочтенного Уильяма Сесила Уичвуда Стенли Дрейтона, — как только представилась возможность. Произошло это на ступенях ресторана «Савой», и, если верить электрическому освещению, джентльмен покраснел.

— Очаровательная девушка, — заметил я. — Тебе, дружище, крупно повезло.

Эту фразу положено произносить во всех случаях подобного рода, и слова сорвались с языка сами собой, без малейшего умственного усилия с моей стороны. И все же парень воспринял оценку как перл дружеской искренности.

— Когда познакомишься ближе, поймешь, насколько Герти отличается от обычных женщин. Навести ее завтра; уверен, она будет очень рада. Приходи около четырех, я предупрежу о твоем визите.

Я позвонил в дверь в десять минут шестого. Билли оказался на месте. Хозяйка приветствовала меня с очевидным смущением — немного странным, но в целом вполне приятным — и заметила, что прийти так рано очень мило с моей стороны. Просидел я с полчаса, однако разговор не клеился, и даже самые умные мои высказывания прошли незамеченными.

Когда я собрался уходить, Билли заявил, что ему тоже пора, и предложил проводить. Обычной парочке я непременно дал бы возможность попрощаться наедине, однако в случае с почтенным Уильямом Дрейтоном и старшей мисс Ловелл счел подобную тактику излишней. Просто подождал, пока влюбленные пожмут друг другу руки, и вместе с Билли спустился вниз.

Однако в холле джентльмен внезапно воскликнул:

— Черт возьми! Одну минуту! — и, перепрыгивая через три ступеньки, помчался наверх.

Очевидно, он нашел то, что искал, на лестничной площадке, потому что звука открывающейся двери я не слышал. Вскоре Искушенный Билли вернулся с серьезным, невозмутимым видом.

— Забыл перчатки, — пояснил он, беря меня под руку. — Оставляю их где придется.

Я не счел нужным сообщать, что собственными глазами видел, как он вытащил перчатки из шляпы и сунул в карманы пальто.

В последующие три месяца Билли редко появлялся в клубе, однако капитан, льстивший себе ролью циника из курилки (хотя роль удалась бы ему лучше, прояви он немного оригинальности), уверенно предсказывал, что после свадьбы потеря восполнится с лихвой. Как-то раз в сумерках я заметил фигуру, весьма напоминавшую Билли, а рядом еще одну — не исключено, что старшую мисс Ловелл. Но поскольку встреча состоялась в парке Баттерси — в месте, вовсе не относящемся к модным променадам, а парочка держалась за руки и наводила на мысль о заключительной главе сентиментальной истории из «Лондон джорнал», то я решил, что ошибся.

А вот где действительно довелось их увидеть, так это в партере театра «Адельфи», поглощенными слезливой мелодрамой. В антракте я подошел и начал высмеивать пьесу, как это принято делать в «Адельфи», однако мисс Ловелл тут же стала вполне серьезно умолять не портить ей удовольствие, а Билли затеял спор: он решил всерьез выяснить, можно ли поступать с любимой женщиной так, как поступил Уилл Террис. Я оставил обоих в покое и вернулся к собственной компании — полагаю, к радости всех заинтересованных сторон.