Шрифт:
Он потянул бывшего инквизитора за сосок.
— А-а! — пронзительно взвыл Харкер и отчаянно завертелся на стуле так, что тот заскрипел. — Не-ет!
— Это, по-твоему, больно? Тогда, боюсь, предстоящая экзекуция тебе не понравится.
Глокта зажал комочек плоти в тисках щипцов.
— А! А! Прошу вас, наставник, умоляю!
— Что толку с твоих мольб? Мне нужны ответы. Куда подевался Давуст?
— Не знаю! Жизнью клянусь!
— Ответ неправильный.
Глокта сжал щипцы посильнее, так что лезвия вонзились в кожу.
Харкер отчаянно взвизгнул.
— Погодите! Я взял деньги! Признаю! Я взял деньги!
— Деньги? — Он ослабил давление, и на волосатую белую ногу узника из-под щипцов потекла кровь. — Какие деньги?
— Которые Давуст забрал у туземцев! После восстания! Он велел мне собрать богатых, на мой взгляд, дагосканцев, а потом повесил их вместе с мятежниками. Мы конфисковали их имущество и поделили между собой. Свою долю Давуст хранил в ящике, в спальне. Когда он исчез… я унес ящик!
— И где теперь эти деньги?
— Нету! Я их потратил! На женщин… на вино… и… и… да на все подряд!
Глокта поцокал языком.
— Так-так…
«Жадность, заговор, несправедливость, предательство, ограбление, убийство… Публику будоражат такие истории. Скандально, но едва ли относится к делу».
Он снова взялся за щипцы.
— Меня интересует наставник, а не его деньги. Поверь, если я говорю, что устал задавать вопросы, значит, так оно и есть. Что приключилось с Давустом?
— Я… я… я не знаю!
«Возможно, это правда. Но она меня не устраивает».
— Ответ неправильный.
Глокта стиснул рукоять, и металлические лезвия, прокусив плоть, с тихим щелчком сомкнулись. Харкер выл, орал, извивался; из алого кровавого прямоугольника на месте соска вниз по животу сбегали темные красные струйки. Глокта скривился от боли в шее и потянул голову вверх, пока позвонки с хрустом не встали на место.
«Как странно — даже самые ужасные страдания других со временем прискучивают».
— Практик Иней, инквизитор истекает кровью! Будь так любезен…
— Профтите.
Иней со скрежетом вытащил из жаровни оранжево сияющее раскаленное железо. Глокта чувствовал исходящий от него жар даже с того места, где сидел.
«Ах, горячее железо… У него нет секретов, оно никогда не лжет».
— Нет! Не надо! Я…
Слова Харкера переросли в булькающий вопль — Иней приложил железо к ране. Комнату наполнил солоноватый аромат жарящегося мяса. Голодный желудок, раздразненный аппетитным запахом, к великому отвращению Глокты невольно заурчал.
«Когда же я в последний раз ел хорошее сочное мясо?»
Свободной рукой он стер с лица очередной глянцевый слой пота и расправил под пальто затекшие плечи.
«До чего омерзительным делом мы занимаемся! Зачем я это творю?»
В ответ раздался тихий треск — Иней осторожно сунул железо обратно в жаровню, подняв сноп золотистых искр. Харкер метался, трясся, скулил, слезящиеся глаза вылезли из орбит, над почерневшей плотью вился дымок.
«Да, занятие омерзительное. Харкер, конечно, скотина и заслуживает подобного обращения, но это ничего не меняет. Возможно, ему действительно неизвестна судьба Давуста, но это опять же ничего не меняет: вопросы надо задавать так, будто ответы ему известны».
— Харкер, к чему упорствовать? Может быть… ты полагаешь… что на сосках моя изобретательность заканчивается? Ты и в самом деле так думаешь? Думаешь, на сосках я остановлюсь?
Узник смотрел на него безумным взглядом, на губах пузырилась слюна. Глокта склонился еще ниже.
— О нет! Нет-нет-нет! Это только начало. Нет, это даже начало начала. Впереди у нас безжалостно много времени. Дни, недели, месяцы… Если потребуется. Ты уверен, что сумеешь столь долго хранить свои тайны? Теперь ты целиком в моей власти. Ты принадлежишь мне — и этой комнате. Я не остановлюсь, пока не выясню все, что нужно. — Он покрутил между пальцев второй сосок и вновь раскрыл окровавленные щипцы. — Неужели так трудно понять?
Столовая магистра Эйдер являла собой поистине восхитительное зрелище. Веющий сквозь узкие окна бриз колыхал разноцветные ткани: серебряные, малиновые, золотые, пурпурные, зеленые, голубые, ярко-желтые. Стены были украшены резными мраморными панелями, по углам стояли огромные вазы высотой в человеческий рост. На полу валялись груды воздушных нетронутых подушек, словно приглашавших усталых путников с удобством на них раскинуться. В высоких стеклянных кувшинах мерцали разноцветные свечи, озаряя мягким светом окружающее великолепие и наполняя воздух сладким ароматом. В конце мраморного зала в звездообразный бассейн тихо, тонкой струйкой текла чистая вода. Комната казалась театральной декорацией.