Алена уже давно не снималась в кино, хотя как дочь известного кинорежиссера и жена далеко небезызвестного сценариста могла рассчитывать на хорошие роли.

— Или кино, или семья, — заявила как-то Алена, вернувшись из очередной длительной киноэкспедиции. — Тем более что Джульетты Мазины из меня не получилось. Прощайте, вы, девичьи сладкие мечты! Дом, милый дом…

Плетнев был очень благодарен жене за ее мужественное решение.

«Вот только выясню, причастен ли к преступлению Михаил, и сразу махну к ним, — пообещал он себе. — Заявку, в конце концов, и в Дубултах можно написать… А Лиза какая-то холодная, слишком уж бесстрастная, — ни с того ни с сего подумал он. — Может, она хорошо освоила приемы аутогенной тренировки? Нет, дело скорее всего в том, что Лиза очень скрытная. И каждое слово у нее на вес золота. Удивительный типаж. Хотя нет, почему удивительный? Лиза — тип русской женщины, сложившийся не за одно столетие. Где, как не в глухой провинции, сохраниться этому интересному, в настоящее время уже немногочисленному племени людей, бескорыстно вкладывающих в любимое дело душу, силы, умение и получающих от этого истинное удовлетворение?»

Под вечер Плетнева снова потянуло к Царьковым.

Лизу он нашел в огороде. Босая, в коротеньком, почти детском платьице она собирала в корзинку огурцы.

— Сейчас угощу тебя чаем. С вишнями, — сказала Лиза в ответ на его извинения по случаю внезапного вторжения.

Он шел за ней следом с корзинкой в руке, лавируя между намертво сцепившихся чубуками могучих виноградных кустов. Лиза шла легкой походкой, наклоняясь под низко нависшими плетьми винограда. Она казалась ему совсем девочкой.

— Я сегодня всю ночь не спала, — рассказывала Лиза, накрывая на стол под старой вишней. — Сперва, после поминок, мы все никак разойтись не могли, а после этого выстрела мне вдруг так страшно сделалось!.. Когда Марьяна вернулась из райцентра, я немного успокоилась, даже задремала. А она все утро под окнами бродила, вздыхала.

— Есть от чего вздыхать. Вот ты, Лиза, молодцом держишься. Я к тебе за поддержкой пришел. Возле тебя спокойно, так безгрешно на душе.

Лиза потолкла в больших глиняных кружках вишни, которые срывала с веток над головой, потом засыпала их сахаром и залила крепким чаем. Когда она протягивала Плетневу через стол кружку, ему показалось, будто она хочет что-то сказать… Но она так ничего и не сказала. Ему же почему-то сделалось удивительно легко. На него снизошло умиротворение, ни о чем на свете не хотелось думать.

— Ты колдунья, Лиза, — сказал он. — Наколдуй мне, чтоб я снова в детстве очутился. Со всеми его ощущениями, запахами, восторгами. Наколдуй! Я последнее время совсем свое детство забыл.

— Ты неправду говоришь. Забыть можно все, кроме детства и…

Она вдруг смутилась, прижала к щекам ладони и опустила глаза.

— А ты, Лиза, помнишь свое детство? Кстати, почему ты не осталась работать в городе?

— Как бы тебе объяснить?.. Дело в том, что тут я могу быть сама собой. Тут мне притворяться не нужно — ни перед собой, ни перед другими. А это ведь так важно — не притворяться. Правда?

— Наверное. Ты на самом деле очень органично вписываешься в окружающую среду.

— Ты, между прочим, тоже.

— Спасибо за комплимент.

Плетнев усмехнулся. Он вспомнил вдруг, каких усилий ему стоило изжить провинциальные манеры, избавиться от мягкого, так заметного в столице южного говора. Теперь, кажется, он обрел и раскованность, и столь необходимую ему легкую небрежность в общении с людьми. Лиза же, оказывается, считает иначе. Неужели она права?

— Марьяна меня явно недолюбливает. И наверняка не доверяет мне, — вдруг поделился он своими соображениями с Лизой.

— Не обращай на нее внимания. Она другой раз такое начинает нести…

— Да, экстравагантная особа, эта Марьяна, ничего не скажешь. Еще хороша собой, на язык резка, и душа у нее…

— Душа у нее отзывчивая, — подхватила Лиза. — Только иногда на нее такое находит — хоть беги.

— Но ты, я вижу, все готова простить. Скажи мне честно, Лиза, тебе легко дается всепрощение или ты долго вырабатывала в себе это свойство?

Лиза молчала. Она напряженно щурила свои слегка раскосые, как у всех Царьковых, глаза.

«Красива, но чего-то в ней не хватает, — размышлял Плетнев. — Чего же? Может, женственности? Да нет, это в ней есть. Ей бы чуть-чуть наигранности, кокетства… Хотя пускай остается такой, какая есть. Она не играет в искренность — она такая на самом деле. С ней необычно, за нее тревожно. Конечно же, Лиза — сверхранимое и сверхчуткое существо, хотя пытается скрыть это всеми силами. Впервые за много лет встречаю женщину, не желающую выглядеть лучше, чем она есть на самом деле. Ни внешне, ни…»

— Мне Люду жаль, — вдруг сказала Лиза, положив на стол крупные руки. — Обидела ее бабушка тем, что дом мне завещала. Я говорила бабушке — Люда тоже в этом доме выросла.

— Вы с ней слишком разные, чтоб ужиться под одной крышей.

— Раньше уживались. Даже любили друг друга. Я ее когда-то очень крепко любила.

Плетнев припомнил, как маленькая Лиза пасла коз за свою старшую сестру, косила траву для коровы, хотя мать строго-настрого запрещала ей брать в руки косу. Люда всегда относилась к младшей сестренке со снисходительным превосходством, при посторонних называла «моя лапочка», «киска», иногда расчесывала свалявшиеся от речной воды длинные, похожие на сноп перезревшей ржи Лизины волосы. А то вдруг ни с того ни с сего гнала ее от себя, топала ногами, дразнила «выродком» и «поганкой». Лиза, захлебываясь рыданиями, забивалась в дальний угол сада или на полати. В ответ на упреки домашних Люда дерзко улыбалась.