— Как ты можешь жить вдали от человека, которого любишь? Себя мучаешь и его. Я много думал об этом, читал…

— И что же ты вычитал?

— Если любишь по-настоящему, о себе нужно забыть.

— Ты еще ребенок, Миша.

— Ты не умеешь любить. Ты гордячка, оттого и бессердечная.

— Ты об этом в книге вычитал?

— Нет, я сам так думаю. Если любишь, прощаешь абсолютно все. Не умом, а сердцем. Вообще-то научиться любить невозможно. С этим даром нужно родиться. И еще: любить между делом нельзя. Это — главнее всего остального.

Миша смутился и отвернулся к окну.

Оля прижалась спиной к горячей стенке, ее кожу пронзили острые буравчики жара. Но и жару не унять дрожи от Мишиных слов, волной прокатившейся по телу. Прав, тысячу раз прав этот мальчишка, который сам, наверное, еще не испытал любви. Впрочем, кто знает…

— И что мы с тобой будем делать дальше? — прервал ее раздумья голос Миши. — Честно говоря, я бы уже не смог жить без наших уроков, бесед…

— То, что и делали до сих пор. А что, собственно говоря, изменилось?

— Ты не боишься?

— Чего? Сплетен? Нет. И тебе не советую. Помню, бабушка говорила: «На каждый роток не накинешь платок». Будь выше этого.

— Мне-то что, а вот зловредная Инесса тебе яму роет.

Оле вдруг сделалось весело.

— Пусть роет. Опять же, по поговорке, сама в нее и попадет.

Миша глянул на Олю благодарно и с озорством.

— А мы ее закопаем! И памятник закажем. Я к ее похоронам разучу «Танец маленьких лебедей».

Он подскочил к роялю и стал играть по слуху.

— Эк хорошо ты, Мишка, наяриваешь! Заслушаешься. И веселое можешь, и печальное, — сказал появившийся на пороге сторож дядя Федя. — И с чего тебя наша Комендантша невзлюбила? Велела мне на время каникулов все классы замкнуть и никого без ее разрешения в училище не впускать. Даже учителей.

— Но ведь у нее нет такого права! — вырвалось у Оли.

— С начальников прав не требуют. Но вы играйте — сегодня Комендантша на именинах у крестной гуляет, навряд ли сюда зайдет. А вот уж завтра…

Дядя Федя беспомощно развел руками.

— Спасибо, дядя Федя. Оставьте ключи — я сама запру.

— Ты уж не серчай на меня, Ольга. Должность у меня такая, чтоб слушаться. Да и над тобой она начальница.

И он зашаркал по коридору подшитыми резиной валенками.

— Вот видишь, Миша, а ты хотел, чтоб я в Москву уехала. Тогда зловредной Инессе при жизни придется памятник ставить — богиня Виктория во славе.

Василий Андреевич Акулов жил в маленькой двухкомнатной квартире на современной окраине. В одной комнате стояли впритык два ободранных «Блютнера», стены тесно облепили самодельные стеллажи с книгами. Во второй висели и стояли возле стен картины в золоченых рамах. Посреди комнаты возвышалась застланная серым байковым одеялом допотопная кровать с никелированными спинками.

— Картины я вам после покажу, а сейчас пошли пить чай. Вы не обидитесь, если мы попьем его на кухне? — спросил Василий Андреевич и сам же ответил: — Конечно, не обидитесь, — у вас в Москве даже званые обеды и те на кухне устраивают. Что ж, быт и в самом деле нужно упрощать. У меня, как видите, он упрощен до предела.

Акулов улыбнулся.

— Посуды хорошей у меня, к сожалению, не осталось, — говорил он, наливая крепкий чай в дешевые фаянсовые кружки. — Сервизы пришлось продать, когда болела Елена, серебряные ложки тоже перекочевали в комиссионку. Но это не главное в жизни, правда, Ольга Александровна? Вы знаете, я так рад, так рад вас видеть!.. Ну, как вам здесь живется?

— Василий Андреевич, я пришла не жаловаться и не плакаться, но… короче, Инесса Алексеевна запретила нам с Лукьяновым заниматься в училище в дни каникул. Для Миши это настоящая трагедия. Он, конечно, виду не подает, но парню просто негде заниматься. Уж я не говорю о непедагогичности подобных методов.

— Кудрявцева все никак не успокоится. А пора бы, — задумчиво произнес Акулов. — Она и мне в свое время пыталась отравить жизнь.

— Так это она… сочинила ту анонимку? — вдруг догадалась Ольга.

— Вы и про это знаете? Хотя ничего удивительного — мы же живем в небольшом российском городке. Быть может, именно в том и состоит его очарование, что здесь все друг про друга все знают, интересуются твоей личной жизнью, нередко даже устраивают ее за тебя…

Оля с улыбкой слушала его.

— Вот вы уже улыбаетесь. Это замечательно. — Он выбрал из вазочки самую вкусную конфету и протянул ее Оле. — Так уж устроены наши соотечественники, и это, на мой взгляд, симпатичная черта. После смерти жены я почти год прожил в швейцарском городке неподалеку от Берна. Скорее даже его можно было назвать деревней. Ближайшие соседи в лицо меня не знали, и если я по нескольку дней не выходил из дома, им и в голову не приходило справиться о моем здоровье.