— Отдал делу целых пять лет жизни. — Он был норвежцем. — У меня тридцать служащих, филиал в Дании и производство во Вьетнаме.

На стене работал телевизор. В новостях обсуждали новый поворот в ходе выборов в мэрию.

Он придвинул свой стул поближе к ней, заметил, что она поглядывает на экран.

— Ужасная история. В Осло тоже много о ней писали.

— Сегодня вечером городской совет проголосует по вопросу о снятии кандидатуры Троэльса Хартманна на пост мэра, — говорил диктор. — В ближайшее время ему будут предъявлены обвинения по делу Нанны Бирк-Ларсен, однако наши источники сообщают, что…

Он прикоснулся к ее руке:

— Вы много путешествуете? — Мужчина хохотнул. — Говорят, жизнь ничто без путешествий. Но это сказано не о деловых поездках. Двадцать дней в месяц… — Он приподнял бокал в немом тосте в ее честь. — Но иногда в таких командировках выпадает шанс пообщаться с приятной дамой в приятном баре. Не так уж плохо.

Он улыбался ей и был близок к откровенному заигрыванию.

Она сделала большой глоток. Напиток ей не очень нравился. Ей вообще все перестало нравиться: сыновья, Лотта, Тайс. Замкнутая в бесконечном поиске, в охоте за объяснением, причиной, ее жизнь превратилась в жуткий, вязкий кошмар. Она не могла спать, не могла есть, не могла смеяться, не могла думать.

Пернилле вспоминала себя в юности, симпатичную девушку, которая порхала из бара в бар на темных и грязных улицах Вестербро, дразня молодых шалопаев, пока не нашла того, кого искала.

Ничто не имело значения. Ни тогда, ни сейчас.

Она посмотрела на сидящего рядом мужчину. Интересно, каким он был в юности? Тщеславным, смазливым, слабым. И послушным.

— Пойдем к тебе в номер, — сказала она.

Норвежец онемел от неожиданности.

Пернилле встала, взяла сумку. Он сглотнул, схватил со стойки ключ от номера.

— Запишите на мой счет, — крикнул он бармену и побежал за ней.

Номер оказался довольно тесным. Двуспальная кровать, гладкий полированный стол и вся остальная обстановка того дурного вкуса, который так привлекает декораторов гостиниц.

Он суетился, нервничал, возился с ключом, судорожно искал выключатель на стене.

На кровати лежала одежда — рубашка, трусы. Он сгреб все в охапку, сунул в шкаф.

— Не ждал гостей… Хочешь выпить?

Спальня Нанны, пожалуй, такого же размера, только здесь все такое безликое. Вот и хорошо — значит, ничего не запомнится.

— Когда я был студентом, то работал барменом в «Гранд-отеле» в Осло.

Он поведал об этом так, будто это было величайшим достижением — вроде основания собственной фирмы и открытия завода во Вьетнаме.

В мини-баре нашлось две бутылочки джина и одна тоника. Он поставил все на крошечный журнальный столик, разлил алкоголь по стаканам.

— Ха! Вот видишь! Я еще не потерял сноровку.

Нет, все-таки у Нанны комната побольше, решила она. Это просто коробка, и внутри нее мужчина с неясным пятном вместо лица. Место вне ее жизни.

— Джин-тоник, прошу. Правда, безо льда и без лимона.

Он много и быстро говорил — был пьянее, чем она думала.

И она, наверное, тоже, несмотря на ощущение необыкновенной ясности и устремленности к цели.

Коктейль оказался в ее руке. Она не пригубила его, не хотела.

Она думала о Тайсе. О грубом, резком Тайсе, который не знал ни манер, ни красивых слов. Никаких деликатных продуманных прикосновений, только прямой и непосредственный физический контакт.

И все же… Было в нем нечто чувствительное, даже нежное. Должно было быть. Иначе почему она полюбила его, и вышла за него замуж, и родила от него трех детей?

Норвежец был другим.

Алкоголь в руке, алкоголь в дыхании, он встал рядом с ней, провел рукой по ее длинным каштановым волосам, влажным от дождя. Погладил ее щеку бледными пальцами.

Попытался поцеловать.

Стакан выпал из ее руки, жидкость расплескалась по мягкому гостиничному ковру.

— О, прости. — Он был не столько разочарован, сколько встревожен. — Я не слишком-то опытен в таких делах.

А вот это ложь, подумала она.

— Я подумал, что мы… — Он пожал плечами. — Извини.

Он поднял стакан, убрал в мини-бар. Когда он выпрямился, то увидел ее уже лежащей на кровати.

На его лице растерянность и надежда. Симпатичный. И безымянный.

Совсем не такой, как Тайс, который и помыслить бы не смел открыть дело в какой-нибудь стране вроде Вьетнама. Он и десяти-то работникам с трудом платил, не то что пятидесяти.

— Хочешь, налью тебе еще? — спросил он.

В ответ она произнесла слова, которые не срывались с ее губ уже много лет, и адресовались они всегда одному и тому же человеку: