— Как только закончу. Мне жаль, что приходится задержаться. Правда. Давай поговорим, когда я приду. Мне пора.

Вернувшись за стол, она принялась за еду. Они снова обсудили завтрашнее заявление Хартманна, поговорили о сотрудничестве. Вблизи Хартманн был ей интересен. В нем чувствовалась хрупкая наивность, невидимая на глянцевых портретах. Он был вдовцом. Она успела просмотреть газетные подшивки в управлении тогда же, когда проверяла прошлое Яна Майера. Жена Хартманна умерла два года назад от рака. Утрата стала для него тяжелым ударом. В какой-то момент из-за этого чуть не прервалась его политическая карьера, а другой работы у него никогда не было.

Она вдруг осознала, что он не сводит с нее глаз и необыкновенно молчалив для политика.

— В чем дело?

— У вас… — Его рука приподнялась в направлении ее лица. — У вас что-то на губе.

Лунд схватила салфетку, вытерла рот. И продолжила есть с не меньшей жадностью, чем прежде.

Это был уютный ресторан, из тех, куда ходят семейные пары. Или мужчины с любовницами. Если бы кто-то знакомый вошел туда в тот момент и увидел ее с этим мужчиной…

— Так мы договорились? — заключил он.

— Вы рассказываете свою историю, мы свою. Все как есть.

— А как ваша личная жизнь? — Он улыбнулся. — Простите, само вырвалось. Конечно, это совсем не мое дело.

— Моя жизнь в порядке. Я с сыном переезжаю в Швецию. Там живет мой жених, недалеко от Стокгольма. Я уже нашла себе там работу. Гражданскую, но тоже в полиции.

Она отпила еще вина, пожалела, что тарелка уже опустела.

— То есть в жизни у меня все неплохо, — зачем-то повторила она.

— Сколько лет вашему сыну?

— Двенадцать. А что насчет вас?

— Я уже чуть постарше.

— Я имела в виду…

— Знаю, знаю. Детей у меня нет. Моя жена умерла. Почти все время я отдаю работе… — Он почти пристыженно развел руками. — Хотя недавно я встретил одну женщину. Надеюсь, для меня еще не все потеряно.

— Женщина из вашего штаба, — сказала Лунд с уверенностью. — Риэ Скоугор.

Хартманн склонил голову с улыбкой:

— Вы и сквозь одежду видите?

Он едва прикоснулся к своей еде и вину. Казалось, он готов был провести так всю ночь — говорить, говорить, говорить.

— Мой жених приехал из Швеции, — сказала Лунд. — Мне пора домой. Вот… — Она вынула бумажник, чтобы заплатить за свою часть счета.

— Нет, нет, — быстро сказал Хартманн. — Позвольте мне. Я пригласил вас.

— Спасибо. Только если платить будете вы, а не налогоплательщики.

— Заплачу лично я, Сара, — сказал он, помахивая кредиткой.

— Спасибо еще раз, Троэльс. Доброй ночи.

Как обычно, Бенгт тут же заснул. Лунд вылезла из постели, натянула свитер, отошла к окну и, сидя в плетеном кресле, позвонила Майеру.

— Что вы нашли? — спросила она шепотом.

— Пока ничего.

Майер тоже говорил приглушенно. Было очень непривычно.

— Должно же быть хоть что-то.

— Криминалисты забрали компьютер, взяли образцы крови и ДНК.

Ужин с Хартманном по-прежнему занимал ее мысли.

— А в комнате Нанны не было ничего, что указывало бы на то, что она собиралась на свидание?

— Может, обсудим это завтра? Я без сил.

— Я уверена, она с кем-то встречалась.

— Да, Лунд. С Оливером. Но вы же не дали мне поговорить с ним. — В трубке послышался какой-то шум, движение, плач ребенка. — Ну вот, смотрите. Вы перебудили весь дом.

Она вышла в столовую, включила свет, села у стола.

— Родители ничего нового не вспомнили?

— Я их завтра спрошу. — Чертыхание. — Один идиот из наших сказал матери, что девушку утопили заживо. Теперь она с ума сходит.

Лунд выругалась.

— Тогда вы с Бирк-Ларсенами не говорите, я сама съезжу.

— Так на сегодня, может, уже все?

— Да, — сказала Лунд. — Конечно.

Она прошла мимо комнаты Марка. Сын крепко спал. Бенгт проснулся, но не хотел этого показывать. «Здесь все в порядке, — думала Лунд. — Я им не так уж и нужна».

Четверг, 6 ноября

Утро было серым и сырым, моросило. Они вместе позавтракали, потом Лунд отвезла Бенгта на поезд. По пути говорила о грядущих выходных. О том, с кем они встретятся в Швеции. Что будут делать.

Он по большей части молчал и слушал. Потом она сказала:

— Вечеринка в честь новоселья…

— Забудь о ней. Я все отменил.

Она удивилась: неужели и правда в его голосе прозвучала нотка неудовольствия? Трудно было сказать наверняка. Он ведь никогда не сердился.