Соколов с укоризной посмотрел на Юлию:

— Как же вы, красивая, из хорошей семьи девушка, могли жечь людей, которые вам не причинили вреда?

Юлия вдруг зарыдала, упала на колени перед Соколовым:

— Запугали меня эти антихристы! Уже не понимала, что творю. Себя проклинаю, несчастную! Опозорила родителей, себе жизнь испортила. Я ведь только вас одного, Аполлинарий Николаевич, всегда любила. Покарайте меня, ибо без вас не мыслю дня прожить. Вот вам истинный крест! — И девица осенила себя крестным знамением.

Соколов лишь головой удивленно покачал, ничего не ответил. Он подошел ближе к клетке, чтобы в деталях разглядеть это дьявольское сооружение. Юлия еще больше зашлась в рыданиях.

Соколов, полный печальных раздумий, растворил тяжелую дверцу, встал на пороге. Он представил, как снизу било жаркое пламя, а несчастный прокурор Александров в безумной пляске подпрыгивал на этом толстом металлическом листе. Жуткая, страшная смерть!

И вдруг сильный толчок в спину чуть не свалил его. Соколов по инерции сделал шаг вперед. И в это мгновение он услыхал металлический звук — стук захлопнутой дверцы.

Соколов метнулся к выходу, но за решетчатой дверцей увидал лицо со звериным оскалом, сведенное гримасой дикого хохота. Это Юлия Хайрулина закрыла его, словно в западне, в клетке. Только теперь сыщик подумал о том, что замок на дверце — английский, захлопывающийся, и открыть дверь изнутри невозможно — нужен ключ.

Юлия, словно бесноватая, визжала, прыгала, выла, дико хохотала. Наконец малость успокоившись, тяжело дыша, счастливым голосом произнесла:

— И ты, граф, поверил, что я раскаялась? Да я вас, опричников самодержавия, люто ненавижу. Гонялись мы за тобой, граф, гонялись, чтобы в этот крематорий посадить, — ничего не выходило. А ты был настолько любезен, что сам влез. О-хо-хо! Вот это праздник! Сегодня ты попляшешь на этой сковородке — такое для меня счастье. Завтра утром твой прах в урне отправим в Петербург Гарнич-Гарницкому — подарочек. И твою брюхатую жену не забудем, почтим пакетом с почками. И уд твой поджаренный туда же положим. О-хо-хо! А-ха-ха!

Хлопнула себя по лбу:

— Совсем на радостях про сподвижников забыла — развязать их надо да порадовать!

И она унеслась в соседнюю комнату. Через мгновение оттуда раздался истошный вопль радости:

— Виват! Смерть Соколову!

Гори, гори ясно!

Освобожденные из плена террористы собрались возле клетки. Они неистово радовались своей добыче, плевались, осыпали сыщика проклятиями и оскорблениями.

Наконец Эдвин деловито произнес:

— Надо сжечь этого бывшего гения сыска! И очень быстро разбегаться. Боюсь, этот царский прислужник успел сообщить адрес этой явки. — Повернулся к Соколову: — Ты о нас уже сообщил? Или нет? Молчишь, ну скоро будешь очень громко кричать.

Юлия предложила:

— Давайте весь дом сожжем! Чтоб никаких следов не осталось! А этого найдут скорчившимся в клетке. Помните, как прокурор весь поджался, только обгорелые кулачки, словно боксер, вперед выставил? Вот умора… Ха-ха!

Эдвин скомандовал:

— Пожара нам не надо — привлечет внимание. Миша, Иосиф, когда будем уходить, взрывчатку унесите. Она для Зимнего дворца пригодится. А тебя, Соколов, мы тихо будем жечь, постепенно. Эй, заслонку откройте. Вот так! Загружайте дровами печку.

Иосиф и Мишка притащили березовые кругляши, сложили в печь, находившуюся под клеткой. Печь была широкой, объемистой.

— Почему опять не рубили? — недовольным тоном произнес Эдвин. Он чиркнул спичкой, поджег березовую кору. Та пустила синий дымок и погасла. — Тьфу! Все сырое…

Юлия успокоила:

— Я сбегаю в соседний дом, там москательная лавка. Принесу бидон керосина. Обольем дрова — моментально полыхнут. А тут стульчики поставим. Театр такой, полюбуемся, как гордый гений сыска корчиться будет. О-хо-хо!

*

Соколов спокойно стоял в углу клетки, скрестив на груди руки и выискивая способы освобождения. Но способов таких он не придумал.

Тогда гений сыска принял решение умереть достойно, не крича и не извиваясь от муки.

«Нет, эти негодяи не насладятся моим унижением», — думал он.

Каторжники под руководством Эдвина сложили все дрова, бывшие в избе, в очаг.

— Нет, это очень немного! — недовольно поморщился Эдвин. — Пошли все в сарай, притащим по охапке.

И, затопав сапогами, вся троица покинула избу.

Судьба вдруг послала Соколову спасительный шанс: сыщик на минуту-другую остался в помещении один. Он с невероятной силой уперся в прочные металлические прутья, еще и еще. Толстые прутья чуть слышно потрескивали, поскрипывали, но почти не поддавались.

Пот залил лицо, в висках гулко застучало.

Еще, еще усилие — и прутья поддались, образовалось отверстие, через которое можно было попытаться вылезти.

Соколов просунул руку и голову, но широченная, объемистая грудь прочно застряла.