Для очистки совести Соколов несколько раз внимательно осмотрел этот хлам, постучал по дну — не двойное ли? Ничего!

Он уже хотел закрыть сундучок, чтобы уже никогда не брать его в руки, как внимание сыщика привлек лист бумаги. Неумелой рукой карандашом был начертан прямоугольник. На нем надпись: «Ф. Гааз». И стрелка, упирающаяся в подножие прямоугольника.

Какое отношение мог иметь к судьбе взломщика сейфов врач московских тюрем, святой доктор, про которого заключенные уже несколько десятилетий рассказывают трогательные легенды? К тому же умерший шестьдесят лет назад!

Несколько дней Соколов ходил сам не свой. Он отлично понимал, что с этой бумажкой связана большая тайна.

И вдруг сыщика осенило: «Так ведь это надгробие Гааза! А стрелка указывает на подножие памятника. Стало быть, клад зарыт в могиле? А похоронен доктор на Немецком кладбище, это всякий москвич знает, многие ему цветы носят».

*

В закатный вечерний час, когда морозило и сквозь черные сучья деревьев слабо розовело холодное небо, Соколов приехал на кладбище. Около ворот бегала стая громадных одичавших псов.

В неподвижном холодном воздухе стыла тишина. Вокруг — ни одной души.

Пустынной была и главная аллея, где находится могила тюремного доктора. В начале 10-го участка Соколов увидал за невысокой оградой надгробие с кандалами. Сыщик перчаткой смахнул с камня налипший снег. Прочел:

Фридрих Иосифович ГААЗ

1780–1853

Спешите делать добро!

Припасенным металлическим прутом Соколов стал осторожно протыкать землю возле памятника. Штырь воткнулся во что-то металлическое.

На полуметровой глубине Соколов раскопал тяжелую шкатулку. Когда откинул крышку, то от удивления замер: она была верхом набита бриллиантовыми колье, подвесками, дорогими перстнями, изящными пасхальными яйцами от Фаберже, усеянными изумрудами, и прочим.

*

Сыщик отказался от своей доли и всю шкатулку передал окаменевшей от удивления Лушке.

Нежданно разбогатев, она не ушла от своих хозяев. По примеру «святого доктора» Гааза и своего благодетеля — великого сыщика Соколова она стала посещать тюрьмы, приносить несчастным людям утешение, а также шоколад, апельсины, пирожные. Для неимущих нанимала знаменитых адвокатов, да и просто помогала бедным.

Соколов еще прежде достал из старого дела полицейское фото. На нем Буня был еще довольно молодым, с шевелюрой курчавящихся волос, даже перед камерой тюремного фотографа не сдержавшего улыбку.

Невенчанная вдова повесит фото у себя в комнатушке и украсит розами, которые, в отличие от памяти, скоро увянут.

И теперь Лушке будет казаться, что она не одинока, а рядом тот, кого она искренне полюбила — до гробового исхода.

Пышный юбилей

Ранним утром 6 января 1914 года Соколов прибыл в Петербург. Успел заглянуть в отцовский дом, поцеловал его жилистую, в старческих прожилках руку, справился о погоде и заспешил в «Асторию» — обосноваться в номере.

Сыщик привел себя в порядок и поспешил к Зимнему дворцу.

Сегодня, по древнему обычаю, состоялся Высочайший выезд на Иордань. В глазах рябило от зеленых, синих, багряных мундиров всех частей гвардии и войск.

На Неве, против Иорданского подъезда Зимнего дворца, соорудили особый павильон на льду. Среди настеленных ковров темнело свинцовое оконце — прорубь для освещения воды.

Государь заметил Соколова, ласково кивнул ему.

Двинулся крестный ход. За ним шествовали Государь и все приближенные, в том числе Джунковский, директор департамента полиции Белецкий и единственный офицер всего лишь в полковничьем мундире — Соколов.

Я не ошибся: Государь и все особы были без шинелей, лишь в мундирах — дань традиции. А морозец трещал двадцати градусный!

И вот настало 8 января — полувековой юбилей российского земства, созданный царем-Освободителем.

Пышный прием происходил в концертном зале Зимнего дворца.

Впрочем, вот как писал об этом грандиозном событии сам Джунковский: «Когда появился Государь, громкое восторженное „ура“ раздалось в зале… Тут же на двух столах был размещен подарок, который земства подносили Наследнику Цесаревичу. Это была модель села, население которого занимается кустарным промыслом и ведет хуторское хозяйство. Модель, протяжением в две сажени, изображала распределение сельских изб и главную дорогу через село, мост, по которому проходит стадо, и разные угодья. Крайняя изба была избой кустаря-одиночки, работающего со своей семьей. Далее изба, где работала целая артель кустарей, недалеко оттуда изба старика бобыля, который сидит на завалинке, затем четыре избы зажиточных кустарей. Между церковью и избами земская школа, в которой, если снять крышу, видны за партами сидящие ученики и учитель. Около церкви мост, вблизи земского шоссе — проселок, за школой — земская амбулатория с фигурами врача, фельдшерицы и больных. Слева от мостика — хутора, видны угодья, избы, скирды, овцы, коровы. Все это поразительно художественно было исполнено кустарями Московской губернии».

Наследника Алексея, по просьбе Государя, сопровождал Аполлинарий Николаевич Соколов. Наследник глядел и не мог наглядеться на такую красоту — совершенно настоящее село, только вполне игрушечное. Он обратился к Соколову:

— Дядя Аполлинарий, а вот возле церкви — дом, написано — «Школа». Там дети сидят?

— Совершенно верно, ваше высочество! Кроме детей, там есть учителя, парты, шкафы с книгами, доски, печь, возле которой лежат поленья и которую топит сторож.

— Как жаль, что этого нельзя видеть!