Соколов задумчиво проговорил:

— Близка крупная военная заваруха.

Сахаров согласно прикрыл веки.

Друзья еще раз обнялись, поцеловались. Соколов перекрестил приятеля:

— Храни тебя Бог, Евгеша! Я тебя любил.

Под мрачными сводами

Несмотря на поздний час, подавив грусть расставания, Соколов отправился на Долгоруковскую, в Бутырский замок.

Радуясь замечательному гостю, покинул теплую супругу всегда нетрезвый начальник Бутырской тюрьмы капитан Парфенов. Он расцвел от счастья:

— Наконец-то, сам Аполлинарий Николаевич! Рад видеть вас в нашем гостеприимном доме! Какие приятные новости?

— Мне нужен Тюкель.

— Это который процентщицу зарубил? Через три минуты спущу его. В какую следственную камеру прикажете?

— В первую, там есть смежная комната, мне она понадобится.

— Слушаюсь, господин полковник! Сей миг прикажу, там пыль вытрут.

*

Соколову был неприятен запах камеры следователя. Новый громадный диван испускал резкий запах кожи, который мешался с отвратительно застоявшейся табачной вонью.

Он распахнул узкое высокое окно, забранное продольной решеткой. Свежий ветер ласково коснулся лица. Где-то рядом шумел город. Подумал: «Будь арестантом, я наверняка бы сумел бежать отсюда. Следователя прихлопнул как муху, а решетки разогнул бы!»

Сыщик испытал неожиданно сильное желание сейчас же опробовать свои силы на решетке, но сдержал себя. Словно предчувствовал, что вскоре ему придется это делать, спасая свою жизнь.

Ну а пока что в дверь постучался надзиратель. Спросил, не переступая порога:

— Ввести?

Соколов кивнул головой.

В камеру вошел невысокого роста человек лет сорока, с живой обезьяньей физиономией, давно небритый, с узкой согнутой спиной и обширной плешью. Одет он был в некогда отличный, сшитый из тонкого английского сукна костюм, но теперь изрядно изношенный, и мятый. Из застиранной манишки торчала худая шея, по которой нервной мышью бегал кадык.

Вошедший робко произнес:

— Здравствуйте!

— Здравствуйте, Зиновий Архипович! Извините, что побеспокоил вас.

Тюкель слабо улыбнулся:

— Спасибо вам, что из камеры вывели. Все бы ничего, да воздух такой гнилой, что и привыкнуть нет возможности.

— Если желаете, можете к окну подойти.

— С наслаждением!

Тюкель минуты три молча, с громадным напряжением вглядывался в голубое небо, жадно вдыхал в себя свежий воздух, от которого он совсем отвык.

Наконец, глубоко вдохнул последний раз. Слегка пошатываясь, отошел от окна и привычно сел на табуретку в дальнем углу камеры. Руки с красивыми длинными пальцами обреченно опустил на маленький столик.

Соколов сказал:

— Мне было бы приятней, коли вы, Зиновий Архипович, пересели к моему столу поближе. На этом диване вам удобно?

— Вполне! — Тюкель перебрался на диванчик и уставился на сыщика. — Что-то черты вашего лица мне знакомы.

— Полковник Соколов!

Тюкель так и подпрыгнул на диване:

— Это который Аполлинарий Николаевич? Удивительно! И по какому случаю такая знаменитость моей ничтожной персоной заинтересовалась?

— Мне известно, что вы — гений… по картежной линии.

Тюкель от удовольствия покраснел, но не нашелся, что ответить.

Соколов повторил:

— Да, судя по слухам, вы игрок замечательный.

Тюкель улыбнулся:

— Хотите играть?

— Пока что мой интерес платонический. Меня интересует сам мир игроков. Вы ведь всех знаете?

— Шулеров, что ль?

— Я бы сказал, тех, кто постоянно играет.

— Неужто сам Соколов занялся картежниками?

Соколов терпеливо объяснил:

— Речь идет не о шулерах или мошенничестве. К сожалению, я не имею возможности полностью ввести вас в суть дела. Но замечу, что косвенным образом двое известных игроков стали, скажем, свидетелями страшных преступлений… Один из свидетелей уже мертвый, а вот второй…

Тюкель замахал руками:

— Нет, этот форшмак кушайте без меня! Никого не знаю, никого не видел, и вообще у меня в голове — фу-фу — сквозняк, ничего не помню. И потом мусора, э-э, полицейские уже приставали ко мне.

Соколов спокойно продолжал:

— Вы убили человека случайно, в силу несчастно сложившихся обстоятельств. А тут речь идет о самой страшной банде садистов, которые живьем сжигают хороших людей.

Тюкель печально усмехнулся:

— Ну, для кого хорошие, для кого плохие — каждый имеет свои понятия. Я полицию с детства не люблю. Меня все равно ждет мыс Жонковер и Александровский пост. А если отконвоируют на юг Сахалина, то увижу печальной памяти пост Корсаковский.