Сыщик продолжал допрос:

— Кто живет там?

Дворник загадочно замычал, завел глазки к голубому небу и с усмешкой произнес:

— Прописан, гы, один — мещанин Кашица. А при нем то ли жена невенчанная, то ли полюбовница — молодайка. Собою пригожая. Гы!

— А чего ты гыкаешь?

— Каждый вечер любовью утешаются.

— Откуда знаешь?

— А че, вечером ходим в окно подглядывать. Уж страм такой вытворяют, даже «линейку» не тушат, занавески не задвигают, гы. Совсем оглоеды. Я уж заявлял нашему околодырю. А он: «Это ихнее дело, а вы не ходите под окна!» А как не ходить, когда они малакией срамной развлекаются.

— В домовой книге оба записаны?

— Не, только мещанин, который мордатый, Кашица. А вторая как бы приходящая, гы. А че?

— Паспорт проверял?

— Обязательно! По приказу господина полицмейстера я ее тоже пометил, фамилия ей — Елизавета Блюм.

Соколову показалось, что он ослышался. Он размышлял: «Елизавета Блюм — так звали красавицу, обольстившую в Монте-Карло Гарнич-Гарницкого. Неужто она? Невероятная удача!»

Он переспросил:

— Как, говоришь?

— Елизавета Блюм, — повторил дворник.

— Давно они здесь?

— Кашица второй год, а евонная Елизавета с месяц наведывается.

— Ходит кто к ним?

Дворник развел руками:

— Ходють, но не часто. Я глядел в окно: за столом чаи распивают, играют в карты, книжки какие-то вслух читают.

— Что за народ?

— Разные стюденты в шляпах и в калошиках. Я об том сказал, где следует, а там: «Пусть себе играют!»

— А кто ходит, фамилии, клички знаешь?

— Че не знаю, того не знаю. Хозяйка дома в Лопасне живет, сын у ей там.

— Сейчас жильцы дома?

— Не приметил, должны быть на месте. А вон, в окошке личность бабья мелькнула — дома оба сидят. Голубки сизые, друг дружкой утешаются. Вы вечером приходите, когда они свет зажгут, может, чего и увидите.

Соколов задумался: «Хорошо бы наблюдение установить, хоть на недельку. Да времени, к сожалению, нет. К тому же улица пустынная, филеров сразу приметят. Спугнем, потом иди-свищи ветра в поле! Пойду-ка возьму их тепленькими».

— Топай вперед!

Пожар

Дворник открыл калитку, закосолапил по узкой, пробитой меж высоких снегов тропинке.

Соколов двигался за ним. Крыльцо было покрыто тонким слоем нетронутой изморози. Соколов понял: никто из дома нынче не выходил. Он похлопал по плечу дворника, негромко произнес:

— Скажешь: «Уведомление принес, откройте!»

— Че, удомление? Какое такое?

— У-ве-дом-ление! Ну, бумагу! Запомнил? Иди вперед.

Сыщику показалось, что в окошке вновь мелькнуло женское лицо.

Дворник взошел на кривое крыльцо, потопал по нему ногами, сбивая снег. Соколов дал знак: стучи!

Дворник, сжав кулак в рукавице, деликатно приложился к обитой клеенкой двери. Стук получился тихим, никто на него не откликнулся.

Соколов оттолкнул дворника, дернул с силой за ручку. Ручка вылетела из гнезда.

Соколов совсем рассердился, отступил на шаг и ударом сапога так долбанул в дверь, что по домишку пошел гул, а под обивкой вылетела доска.

Еще удар, и вся дверь превратилась бы в щепки. Но в этот момент взволнованный женский голос, показавшийся Соколову знакомым, испуганно спросил:

— Кого надо?

Дворник замялся, вся умная речь у него явно вылетела из головы. Соколов слегка подбодрил его кулаком по ребрам. Это малость дворника взбодрило. Он скороговоркой выпалил:

— Откройте, это я! Принес эту… удивлению.

— Чего вы хотите?

— Да открыть должны, я гумагу вручу.

— Какую бумагу?

— С печатью!

— Подождите, я спала, сейчас оденусь и открою.

Соколов теперь окончательно убедился: голос этот он уже где-то слышал. Но где, вспомнить не мог.

Прошла минута-другая. Дверь не открывали. Соколов понял, что ее и не откроют, его провели как мальчишку.

Рассвирепел, гаркнул так, что с ближайшего куста, на которой кровавыми пятнами рассыпались ягоды, посыпался снег:

— Открывай! Сейчас дом разнесу — в щепки!

За дверью раздался топот быстро удаляющихся ног. Соколов решил повторить свой знаменитый подвиг, о котором некогда взахлеб писали газетчики. Тогда на Мясницкой сыщик выломал вместе с коробкой и кирпичной кладкой громадные двери в мастерской слесаря Чукмандина. Теперь задача была много проще. Сыщик отступил на шаг, глубоко вздохнул. И вдруг с размаху, как на вражескую крепость, бросил свое гигантское тело.