Соколов удивленно поднял бровь:

— Вы, однако, хорошо знаете географию каторжного острова. Что, бывали, Зиновий Архипович, там?

— Нет, книги люблю. Читал про Сахалин у покойного писателя Чехова и у Власа Дорошевича. Читал и ужасался: какие страшные злодеи, какие кровожадные убийцы! А еще всегда с замиранием сердца думал: как это люди могут в тюрьме и на каторге жить? Ведь лучше умереть, чем на нары попасть.

— Ну а теперь мнение переменилось?

— Нет. Просто не могу поверить, что сам стал убийцей. Вот скоро суд, так в зал набьются любопытные, которые с ужасом станут глядеть на меня и желать мне самой строгой кары, желать моей погибели. А я их не осуждаю. Они правы. Прежде, до моего печального опыта, я испытывал бы такие же чувства.

Соколов почувствовал вдруг симпатию к этому несчастному человеку. Он произнес:

— Если бы я был самодержец, я бы приказал вас высечь, взял бы с вас слово, что больше никогда за стол играть не сядете, и отпустил бы…

— Жаль, что вы не самодержавный сатрап, — слабо улыбнулся Тюкель, и его глаза заблестели, словно на них навернулись слезы.

Соколов задумчиво перевел взгляд на окно, помолчал и спокойно добавил:

— Хорошо, считайте, что мне от вас ничего не надо. Хотя если бы вы знали, каким злодеям своим умолчанием помогли, то никогда бы себе не простили. Вы умный человек и состраданию вовсе не чужды. Представьте, что сейчас ходят по этой земле хорошие, добрые люди, улыбаются, любят, детей растят, зла никому не творят. А вот по воле выродков эти люди уже обречены. Их ждут жуткие истязания и смерть. Вы отказались помочь невинным жертвам, зато своим молчанием содействуете убийцам.

Тюкель промолчал.

Соколов смотрел в лицо собеседника:

— Мне нужно узнать адрес, а его может назвать знаменитый игрок, который вам известен под фамилией Семен Кашица.

Тюкель фыркнул, рассмеялся, глаза его по-хитрому блеснули, но он ни слова не промолвил.

Соколов продолжал:

— Вот, сударь, вы фыркнули. Я знаком с этим Кашицей, он колоду держать не умеет…

— Тогда почему же вы назвали его игроком знаменитым?

— Чтобы убедиться, что вы его знаете.

Тюкель с восхищением проговорил:

— Ловко, однако, вы меня подцепили. Я рад был бы помочь вам, господин Соколов, если бы вы не были полицейским, а так, частным лицом…

— Так-так, потрясающая логика! Представим, что вы узнали: убийцы замыслили вырезать целую семью — родителей, детей, служанку. И вы, презрения к полиции ради, не сообщили бы нам об этом?

Тюкель удрученно молчал.

Соколов поднялся, дружелюбно проговорил:

— Наша беседа закончена. Вы, Зиновий Архипович, можете еще постоять у окна, подышать свежим воздухом.

— Не откажусь! Сколько раз ездил и ходил мимо этой тюрьмы, и даже малейшего предчувствия не было, что сам угожу сюда.

— Передачи вам носят?

— Нет, конечно! У меня была любимая жена, дом, двое детей. А теперь я на всем свете один. Картежная страсть все отняла, да и я гусь хорош: семью разорил, от приданого супруги почти ничего не оставил. Подлец! — Горько вздохнул. — Какие уж тут передачи…

— Тогда предлагаю вместе отобедать.

— Как — отобедать? — недоверчиво вытаращился Тюкель.

— С аппетитом.

Соколов сел за стол, макнул ручку в чернила, спросил:

— Я пишу заказ. Какие закуски желаете?

Тюкель состроил мучительную гримасу:

— Не ожидал, что вы можете издеваться…

— Я не издеваюсь, говорю серьезно.

— Да, я изголодался… У меня плохой желудок, тюремная баланда — истинная казнь. Однако вы, Аполлинарий Николаевич, ошибаетесь. Я за куриный де-воляй и рябчика в сметане не стану сотрудничать с легавыми, извините, с полицией.

Соколов с сожалением посмотрел на несчастного:

— У вас с памятью плохо, сударь? Мы уже это обсудили. Я вам не ставлю никаких условий. Хотите покрывать убийц — дело вашей совести. С вас Господь спросит.

— Уже спросил.

— Так что заказывать?

— Что-нибудь на ваше усмотрение. — Посмотрел вопросительно: — Выпивку можно?

— Разумеется!

— Тогда что-нибудь из крымских виноградных вин.

— Третьего дня был в ресторане «Палиха» — это, помните, тут, в двух шагах. Как раз интересную партию получили. Не возражаете против муската розового «Алупка» урожая 1887 года? А пино-гри «Ай-Даниль» и прочих изысканных напитков?

Тюкель шумно выдохнул, завел глаза к потолку:

— Нет, право, это все мне снится!

Соколов что-то начертал своим быстрым, летящим почерком и нажал кнопку звонка. Двери тут же открылись, на пороге стоял надзиратель.

Соколов передал ему запись, дал сторублевую бумажку и сказал:

— Останови любые сани — для полицейской надобности — и гони в ресторан «Палиха», это на Палихе, восемнадцать. Пройдешь к владельцу Владимиру Андреевичу Глебовскому, отдашь записку и деньги. На той же повозке вернешься. Бегом марш! — и крикнул вдогонку: — И пусть хрусталь и приборы серебряные пришлет.